PROMETA

ЛЕО ШТРАУС. КЛАССИЧЕСКОЕ ОБРАЗОВАНИЕ

Дата: 29 октября 2006
Автор:Лео Штраус.
Источник публикации: Введение в политическую философиюю — Пер. с англ. М.Фетисова. — М.: Логос, Праксис, 2000. — С. 310-316.

Лео Штраус. Что такое классическое образование? [1]

Классическое образование представляет собой обучение культуре или для культуры. Конечным продуктом классического образования является культурное человеческое существо. “Культура” (cultura)  значит земледелие: возделывание земли и ее продуктов, заботу о земле, согласно ее природе. Производное, сегодняшнее значение слова “культура” заключается в возделывании разума, сохранении и улучшении прирожденных способностей, соответствующих его природе. Подобно тому культура как земля нуждается в тех, кто ее обрабатывает, разум нуждается в учителях. Однако быть учителем не столь же легко, как стать фермером. Учителя — сами ученики и должны быть учениками. Но здесь не может быть бесконечного регресса: в конечном счете должны быть учителя, учениками, в свою очередь не являющиеся. Эти учителя, которые больше ученики, — великие умы или, чтобы отбросить всякую двусмысленность в  таком важном вопросе, величайшие умы. Такие люди встречаются крайне редко. Вероятно, что мы не встретим кого-либо из них в каком-либо лекционном зале. Вероятно, что мы не встретим кого-нибудь из них где бы то ни было. Это большое счастье, если в какое-то время живет хотя бы один. Для решения всех практических задач ученики, сколь угодно искушенные, имеют доступ к учителям, которые больше не ученики, к величайшим умам, только через великие книги. Классическое образование состоит тогда в изучении с надлежащим тщанием великих книг, оставленных после себя величайшими умами — изучении, в котором более опытные ученики помогают менее опытным, в том числе и новичкам.

Это не простая задача, как могло бы показаться, если бы нам пришлось рассмотреть только что упомянутую мною формулировку. Эта формулировка требует долгого комментария. Много жизней было потрачено и еще может быть потрачено на написание подобных комментариев. Например, что подразумевается под замечанием, что великие книги должны изучаться с “надлежащим тщанием”? Сейчас я упомяну только одну трудность, очевидную каждому из вас: величайшие умы не говорят нам одни и те же вещи относительно самых важных тем; сообщество величайших умов раздираемо противоречием и даже различными видами противоречий. Какие бы последствия это ни могло повлечь за собой далее, это наверняка приведет к тому, что классическое образование не может быть просто внушением идей. Я упомяну еще одну трудность. “Классическое образование есть обучение культуре”. Какой культуре? Наш ответ: культуре в смысле западной традиции. Однако западная культура только одна среди многих культур. Ограничившись западной культурой, не обрекаем ли мы классическое образование на некоторое местничество и разве оно совместимо с либерализмом, щедростью, широким кругозором классического образования? Наше представление о классическом образовании не кажется слишком подходящим для века, осознающего тот факт, что нет одной культуры для одного человеческого сознания, а существует множество культур. Очевидно, что если понятие культура допустимо использовать во множественном числе, то это не совсем то же самое, что и культура singulare tantum, которую можно использовать только в единственном. Культура теперь более не абсолют, как говорят люди, она стала относительной. Нелегко сказать, что означает понятие культуры, которое допустимо использовать во множественном числе. Вследствие этой неясности люди предположили, явно или неявно, что культура — это любой шаблон поведения, присущий любой человеческой группе. Поэтому мы, не колеблясь, говорим о культуре пригородов или о культурах подростковых групп, как преступных, так и законопослушных. Иными словами, каждый человек, не находящийся в психиатрической лечебнице, является культурным человеком, поскольку принимает участие в культуре. На горизонте исследования возникает вопрос о том, а не существует ли также культуры и у обитателей психиатрических клиник? Если мы сравним сегодняшнее использование понятия культуры с изначальным смыслом, то это все равно что сказать, что возделывание сада состоит в его захламлении пустыми жестяными банками, бутылками из- под виски и старыми газетами всех сортов, как попало разбросанными по саду. достигнув этого места, мы понимаем, что как-то сбились с пути. Давайте тогда начнем все заново, подняв вопрос: что классическое образование может значить здесь и теперь?

 

Классическое образование является определенной разновидностью книжного образования: разновидностью научения книгам и посредством книг, Нет нужды приводить доводы в защиту грамотности; каждый избиратель знает, что современная демократия поддерживается грамотностью. Чтобы понять эту необходимость, мы должны поразмыслить о современной демократии. Что такое современная демократия? Как-то было сказано, что демократия — это вид политического устройства, опирающийся на добродетель. Демократия — это политический строй, при котором все или большинство взрослых являются людьми добродетели, и поскольку добродетель, кажется, требует мудрости, то режим, в котором все взрослые люди или же их большинство добродетельны и мудры, или режим, при котором все или большинство взрослых развили свой разум до высокой степени, или рациональное общество.1од демократией, одним словом, подразумевается существование аристократии, расширившейся до всеобъемлющей аристократии. До появления современной демократии ощущались некоторые сомнения относительно возможности понимаемой таким образом демократии,. Как выразил это один из величайших умов среди теоретиков демократии, “если бы существовал народ, состоящий из богов, он управлял бы собой демократически. Столь совершенное правительство не подходит для людей”. Этот тихий и маленький голос нынче обрел громкоговоритель большой мощности.

Существует целая наука, которую я, как и тысячи других людей, преподаю как профессионал, политическая наука — которая, так сказать, не имеет иной темы, кроме сопоставления изначальной концепции демократии или того, что можно назвать идеалом демократии, с демократией как она есть. Согласно крайнему взгляду, господствующему в этой профессии, идеал демократии был полнейшим заблуждением, и единственной вещью, имеющей значение, является функционирование демократий и поведение людей при демократиях. Современная демократия, постольку, поскольку она не является универсальной аристократией, была бы властью массы, если бы не тот факт, что массы не умеют править, а управляются элитами, то есть группами людей, по той или иной причине находящихся наверху или имеющих неплохой шанс там оказаться; говорят, что одной из важнейших добродетелей, требующихся для беспрепятственного функционирования демократии, в том, что касается масс, является электоральная апатия, то есть недостаток общественного духа; пусть, конечно, не солью земли, но солью современной демократии являются те граждане, которые не читают ничего, кроме спортивных страниц и разделов комиксов. действительно, тогда демократия — это не правление масс, а массовая культура. Массовая культура — это культура, которая может быть приобретена с помощью самых посредственных способностей, без какого бы то ни было умственного и морального усилия и по очень дешевой цене. Но даже массовая культура, и именно массовая культура, нуждается в постоянной подпитке тем, что называется новыми идеями, которые есть продукт того, что называется творческими умами: даже поющие коммерсанты теряют свое обаяние, если время от времени не изменяются. Но демократия, даже если она только рассматривается как жесткая оболочка, защищающая мягкую массовую культуру, требует, в конце концов, совершенно иных качеств: самоотверженности, сосредоточенности, широты и глубины. Таким образом, мы без труда понимаем, что значит классическое образование здесь и теперь. Классическое образование — это противоядие от массовой культуры, от ее разлагающих эффектов, от присущей ей тенденции не производить ничего, кроме “бездушных специалистов и бессердечных сластолюбцев*[2]. Классическое образование — это лестница, по которой мы пытаемся подняться от массовой демократии к демократии в ее исходном значении. Классическое образование есть необходимое стремление найти аристократию внутри массового демократического общества. Классическое образование напоминает о человеческом величии участникам массовой демократии, имеющим уши, чтобы слышать.

Кто-то может сказать, что это представление о классическом образовании является просто политическим, что оно догматически предполагает доброкачественность современной демократии. Сможем ли мы не отвернуться от современного общества? Сможем ли мы не вернуться к природе, к жизни доисторических племен? Не подавлены ли мы, не тошнит ли нас, не деградировали ли мы от массы печатного материала, этого кладбища столь многих прекрасных и величественных лесов? Недостаточно сказать, что это просто романтизм, что мы сегодня не можем вернуться к природе: не будут ли грядущие поколения, после выкованного человеком катаклизма, вынуждены жить в безграмотных племенах? Не повлияют ли наши мысли о термоядерных войнах на подобные перспективы? Несомненно, что ужасы массовой культуры (которая включает организованные выезды на нетронутую природу) делают понятной тоску по возвращению к природе. Бесписьменное общество в лучшем случае представляет собой общество, управляемое вековым обычаем предков, который они находят у своих основоположников, богов, сыновей богов или учеников богов; так как в таких обществах нет письменной культуры, наследники не могут находиться в прямом контакте с основателями; они не могут знать, не отклонились ли их отцы или деды от того, что предполагали основатели, и не исказили ли они божественное послание простыми человеческими добавлениями или вычитаниями; поэтому бесписьменное общество не может последовательно действовать по принципу, что самое лучшее — это самое старое. Только знания, дошедшие до нас от основателей, могут позволить им говорить прямо с наследниками. Тогда желание возвратиться к дописьменным временам будет противоречить самому себе. Мы вынуждены жить с книгами. Однако жизнь слишком коротка, чтобы провести ее с любыми, а не с величайшими книгами. В этом отношении, как и в некоторых других, мы хорошо поступим, если возьмем в качестве нашего образца того из величайших умов, кто, благодаря своему здравому смыслу, является посредником между нами и величайшими умами. Сократ никогда не писал книг, но он их читал. Позвольте мне процитировать высказывание Сократа, говорящее почти все, что может быть сказано о нашем предмете, с благородной простотой и тихим величием древних: “Подобно тому как другие получают удовольствие от хорошей лошади, собаки или птицы, сам я получаю удовольствие куда более высокой степени от хороших друзей… И сокровища мудрецов старых времен, которые они оставили после себя, записав их в книгах, я раскрываю и тщательно разбираю вместе с моими друзьями, и если мы видим только хорошее, то выбираем это и считаем его очень важным, если тем самым становимся полезны друг для друга”. Человек, передавший это вьтсказывание, добавляет замечание: “Когда я услышал это, мне показалось, что Сократ был счастлив и что он вел тех, кто слушал его, к совершенной благовоспитанности”. Этого сообщения недостаточно для того, чтобы нам понять, как относился Сократ к тем местам в книгах старых мудрецов, о которых он не знал, хороши ли они. Из других сведений мы узнаем, что Еврипид однажды дал Сократу писания Гераклита, и, когда того спросили его мнение об этой книге, он ответил: “То, что я понял, прекрасно и замечательно; я также верю, что это также истинно в отношении того, что я не понял; но чтобы понять эту книгу, несомненно нужен делосский ныряльщик”.

Будучи обучением совершенной благовоспитанности, человеческому совершенству, классическое образование подразумевает также напоминание самому себе о человеческом превосходстве, человеческом величии. Каким образом, какими средствами классическое образование напоминает нам о человеческом величии? Мы не можем думать достаточно высоко о том, чем предназначено быть классическое образование. Мы слышали предположение Платона, что образование в наивысшем смысле есть философия. Философия есть поиск мудрости или поиск знания о самом важном, о наивысших и наиболее всеобъемлющих вещах; подобное знание, как он предполагал, является добродетелью и счастьем. Однако мудрость недоступна человеку, и потому добродетель и счастье всегда будут несовершенны. Несмотря на это, философ, который, по существу, не просто мудр, провозглашается единственно настоящим царем; он провозглашается обладателем всех высоких качеств, на которые способен человеческий ум, в самой высокой степени. Из этого мы можем сделать вывод, что мы не можем быть философами — что мы не можем получить наивысшую форму образования. Мы не должны обманываться тем фактом, что встречаем массу людей, называющих себя философами. Ибо эти люди используют неточное выражение, возможно обусловленное административной выгодой. Часто они просто хотят сказать, что являются сотрудниками философских факультетов. И ожидать, что сотрудники философских факультетов будут философами, столь же абсурдно, как и ожидать, что члены факультетов изящных искусств будут художниками. Мы не можем быть философами, но мы можем любить философию; мы можем пытаться философствовать. Это философствование состоит главным образом в слушании беседы между великими философами или, если выражаться более общо и осторожно, между величайшими умами, а следовательно, в изучении их великих книг. Величайшие умы, которым мы должны внимать, никоим образом не являются исключительно величайшими умами Запада. Просто досадная необходимость препятствует нам внимать величайшим умам Индии или Китая: мы не понимаем их языков, и мы не можем выучить все языки.

Повторим: классическое образование представляет собой вслушивание в разговор между величайшими умами. Но тут мы сталкиваемся с той непреодолимой трудностью, что эта беседа не состоится без нашей помощи — что фактически мы должны осуществить эту беседу. Величайшие умы произносят монологи. Мы должны превратить их монологи в диалог, их “рядом” во “вместе.” Величайшие умы произносят монологи, даже когда они пишут диалоги. Когда мы смотрим на диалоги Платона, мы наблюдаем, что здесь никогда не было диалога между умами высочайшего порядка: все диалоги Платона, это диалоги между человеком, стоящим выше и людьми, стоящими ниже его. Платон ясно осознавал, что нельзя написать диалог между двумя людьми высочайшего порядка. Тогда мы должны сделать то, на что величайшие умы были неспособны. Давайте взглянем в лицо этой трудности — трудности, столь значительной, что она, кажется, может отбросить классическое образование как абсурд. Поскольку величайшие умы противоречат друг другу по самым важным вопросам, они заставляют нас судить об их монологах; мы не можем принять на веру то, что говорит кто-либо из них. С другой стороны, мы не можем не заметить, что не в нашей компетенции быть судьями.
Это положение вещей скрыто от нас большим числом поверхностных заблуждений. Мы почему-то верим, что наша точка зрения лучше, выше, чем у величайших умов, — то ли потому, что наша точка зрения — это точка зрения нашего времени, и наше время, как более позднее, чем время величайших умов, может считаться превосходящим их времена; или поскольку мы верим, что каждый из величайших умов был по-своему прав, но не просто прав, как он на то претендует, — мы знаем, что не может быть просто истинной, самостоятельной точки зрения, а есть просто формально истинная точка зрения; она состоит в понимании того, что каждая всесторонняя точка зрения в некотором отношении относительна и что все всесторонние точки зрения взаимоисключающи и ни одна из них не может быть элементарно истинным. Поверхностные заблуждения, скрывающие от нас наше истинное положение, все сводятся к следующему: мы либо уже мудрее самых мудрых людей прошлого, либо можем быть таковыми. Мы, таким образом, вынуждены играть роль не внимательных и покорных слушателей, а импресарио и укротителей львов. Тем не менее мы должны взглянуть в лицо нашему устрашающему положению, созданному необходимостью того, что мы пытаемся быть чем-то большим, чем просто внимательными и покорными слушателями, а именно, судьями и в то же время мы не компетентны быть ими. Как мне кажется, причина этойситуации в том, что мы просто утратили все авторитетные традиции, которым могли верить, nomos, дававший нам авторитетное руководство, поскольку наши непосредственные учителя и учителя учителей верили в возможность просто рационального общества. Каждый из нас здесь вынужден исходить из собственных сил, какими бы недостаточными они ни были.

У нас нет иного утешения, кроме того, что присуще этой деятельности. Философия, как мы выяснили, должна обладать самозащитой от собственного желания поучать — философия может быть только внутренне поучительна. Мы не можем напрягать наше понимание, не понимая при этом, время от времени, чего-то очень важного; и этот акт понимания будет сопровождаться осознанием нашего понимания; пониманием понимания, nоеsis noeseos , и это столь высокое, чистое и благородное переживание, что Аристотель мог приписать его только Богу. Это переживание совершенно не зависит от того, приятно или неприятно, уродливо или справедливо то, что мы понимаем в первую очередь. Оно ведет нас к осознанию того, что все зло в некотором смысле необходимо, если здесь вообще должно быть понимание. Оно дает нам возможность принять все зло, происходящее с нами, которое может разбить наши сердца, в духе хороших граждан Града Божьего. Осознав достоинство ума, мы понимаем истинное основание достоинства человека и вместе с ним величие мира, вне зависимости от того, считаем ли мы его сотворенным или нет, который является домом человека, поскольку это дом человеческого ума.

Классическое образование, состоящее в постоянном общении с великими умами, есть обучение высочайшей форме сдержанности, если не сказать смирения. В то же время это научение дерзости: оно требует от нас полного разрыва с шумом, суетой, безрассудством, дешевизной ярмарки тщеславия как интеллектуалов, таки их врагов. Оно требует от нас дерзости, воплощенной в намерении рассматривать общепринятые взгляды как всего лишь мнения или считать из ряда вон выходящими обычные мнения, которые столь же вероятно могут быть неверными, сколь и мнения самые странные и наименее распространенные. Классическое образование — это освобождение от вульгарности. У греков было прекрасное слово для “вульгарности”; они называли ее apeirokalia, нехваткой опыта прекрасного. Классическое образование наделяет нас опытом прекрасного. 

---

[1] Впервые опубликовано в сборнике: С. Scott Fletxher (ed.)/ Education for Public Responsibility  (New-York: Norton, 1959, pp. 43-51. [Перевод с англ.  М.Фетисова]

В оригинальном тексте: “IiЬегаi еduсation”. Под данным термином в западной традиции подразумевается гуманитарное образование, основанное на изучении памятников классической мысли и древних языков — древнегреческого и латыни, что в российской системе образования и получило название “классического”, тогда как слово «либеральный» в русском языке имеет прежде всего политические коннотации и не подходит для передачи заложенного автором в данное понятие смысла [Примечание составителя и редактора книги – Т.Дмитриева].

[2]  Речь идет о скрытой цитате из работы Макса Вебера “Протестантская этика и дух капитализма”: «В настоящее время стремлениё к наживе, лишенное своего религиозно-этического содержания, принимает там, где оно достигает своей наивысшеi свободы, а именно в США, характер безудержной страсти, подчас близкой к спортивной. Никому не ведомо, кто в будущем поселится в этой обители аскезы: не возникнут ли к концу этой грандиозной эволюции совершенно новые пророческие идеи, возродятся ли с небывалой мощью прежние представления и идеалы или, если не произойдет ни того, ни другого, не наступит ли век механического окостенения, преисполненный судорожных попыток людей поверить в свою собственную значимость. Тогда-то применительно к “последним людям” этой культурной эволюции обретут истину следующие слова: “Бездушные профессионалы, бессердечные сластолюбцы — и эти ничтожества полагают, что они достигли ранее ни для кого не доступной ступени человеческого развития” (Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990, с. 207).  [Примечание составителя и редактора книги – Т.Дмитриева].