О. Седакова о стихотворениях М.Хайдеггера

Мартин Хайдеггер «Gedachtes» («Замысленное») 1970

Lernt erst dan ken –

Und ihr konnt denken.

(“Seyn und Denken”)

Научитесь благодарить —

и вы сможете думать.

(Бытие и мысль)

Авторское предисловие Хайдеггера к стихотворному циклу 1941 года начинается провоцирующим указанием: «”Winke” (намеки, знаки – название книги. — О.С.) – не стихи. Но это и не изложенная стихом и в рифму философия». Вероятно, такое дважды негативное определение в еще большей степени относится к позднейшим вещам, небольшому циклу 1970 года «Gedachtes» (приблизительно: «Замысленное»). Если перевод поэзии – вообще проблемная вещь, то перевод такой не-поэзии уже, пожалуй, беспроблемен: это фатальная неудача. Компенсирующие возможности стихотворного перевода здесь не употребимы: мы не можем замещать слова Хайдеггера чем-то отчасти похожим «по смыслу» и при этом отвечающим требованиям просодии. Каждое слово (и такое, например, как «судьба», которое можно принять за банальный поэтизм) в самом деле концептуально; объем его смысла задан общей системой мысли Хайдеггера. Слово не рождается в стихе, но входит в него готовым: преображение его словарного смысла совершилось за пределами стиха, в мысли (как, например, это произошло с одним из фундаментальных хайдеггеровских слов – Lichtung: просвет, просека, опушка; в конце нашего цикла, уже не впервые у Хайдеггера, с этим просветом уравнивается истина, греческая Алетейя – выведение из скрытого состояния, откровение, – если снять с этого слова привычный богословский оттенок). Сложность такого рода – недопустимость синонимии – известна и переводчику «просто поэзии» (скажем, Элиота или Рильке). Разница только в том, что у поэтов такие «фундаментальные» (и не менее без-основные, чем хайдеггеровское Lichtung) слова вправлены в ряды других, более зыбких, более индивидуальных или словарных. У Хайдеггера же весь текст состоит из таких – помысленных, замышленных – слов. Французские переводчики, ученики Хайдеггера, Ш.Боффре и Фр.Федье решительно проясняют некоторые слова, исходя из общей смысловой системы Хайдеггера, из того, что в ней (а не в словаре) синонимично. Так они передают Ereignis (букв.: событие) как l’eсlaire (молния), Verzicht (букв.: отказ) как non-dit (не-говоримое). Задача французского переводчика вообще-то много трудней, чем у русского: морфология русского слова иногда обнаруживает поразительные соответствия немецкому и вообще провоцирует думать по-хайдеггеровски, членя и вновь сплавляя слово из его составных. И русский синтаксис, в котором одна форма может обладать несколькими функциями, помогает передать смыслы Хайдеггера, расходящиеся сразу по нескольким тропинкам.

Но что же представляют собой эти тексты, «не-стихи» и «не рифмованная философия», с их названиями, указывающими на некоторую принципиальную неполноту («Намеки» – но не сама весть, «Замысленное» – но не овеществленное)? По Хайдеггеру, это «сказывание мысли Бытия»: мысль эта, как знают читатели его книг, совсем не дискурсивная, субъектно-объектная, исполняющая законы логики мысль декартовской традиции, она противостоит ей. Это не мысль о бытии, но мысль бытия, его событие. Стихи же и образ вообще, по Хайдеггеру, имеют дело не с бытием (Seyn), а с сущим (Seiende). Поэтому свои опыты он и не относит к поэзии. Двусложность бытия и сущего, раздвоение песни и мысли, Dichten и Denken и надежда на то, что возможны их «простое единство», их взаимопринадлежность, взаимопослушность, Zusammengehoren, – одна из тем цикла. Песня и мысль расходятся не оттого, что углубляются в себя, чтя песня становится более песней, мысль – более мыслью, а наоборот: из-за того, что они удаляются от собственной глубины, теряют свой общий источник, свое «событие» – или «молнию» – или «прощание»:

Бытие есть событие

Событие есть начало

Начало есть решение

Решение есть прощание

Прощание есть бытие —

такую круговую цепь строит Хайдеггер в «Намеках». Каждое из уподоблений события и уподобление этих уподоблений друг другу точно, но в каком-то смысле необязательно и, конечно, не исчерпывающе: еще один просвет в То Же (das Selbe). Таким образом, хайдеггеровская «мысль бытия» с другой стороны подводит (и это заметили ученые-богословы, например, Хр.Яннарас) к тому, чем занята апофатическая мысль (как в «Триадах», когда св. Григорий Палама говорит, что апофатическое познание выражает не столько отрицательное определение, сколько связь через союз ??: «как», «как бы»). Описать – тем более, определить – это То Же невозможно: иначе, кроме всего прочего, не нужны были бы ни образ, ни мысль. Ведь они растут из невыразимости Того Же, порождающей новые и новые выражения, мгновенные и неполные, из внезапного «выведения из потаенности», «снятия сокрытия», из «намека» этого То Же, которое «существует благодаря только себе» и в то же время и есть само «благодарение». Тот, кто не испытан вспышкой этого события («подземной грозы, которая неслышимо катит вдаль, прочь в надмирное пространство» – стихи 41-го года), «все многие», которым не слышно неслышимое, не принадлежавшие событию и потому не ставшие собой (поскольку собой делает – vereignet – событие), не могут решиться ни на песню, ни на мысль. Как видим, позиция Хайдеггера не кажется демократичной. Но это парадоксальное высокомерие: то, во что посвящен посвященный, как раз и есть знание о кротости, благодарности – и бесплодности всякой попытки «захватить», «удержать» у себя «ускользающее право». И мыслитель, и художник не говорят, но «дают сказать себя» этому открытию, не посягая на его субъективность. И, говоря себя, оно говорит об «от-речении», не-высказываемости. Если какая-то мысль или образ намереваются «открыть» что-то раз навсегда, так, чтобы это можно было передать другим, как наследство, – они утрачивают свою «нищету» (несхватываемость, неоднозначность смысла) и, тем самым, подо-бие своему событию, начальному знаку благодарности. И, разлучившись с ним, мысль и песня разлучаются друг с другом, превращаются в «философию» и «искусство» эпохи, где:

Число беснуется в пустых количествах

И больше не одаривает связью и образом

(«Намеки»)

Передать же мыслитель и поэт могут не пример (как бы широко не понимать пример), но лишь императив без-примерного, Beispiel-los (в обычном для Хайдеггера этимологическом переосмыслении слова Bei-spiel-los значит еще и «не-под-игрывающее»: русское «беспримерное» вполне передает и этот второй смысл).

Из сказанного (пересказанного) выше понятна тема не окончательности, положенная в основу (или в без-основность) названий стихотворных книг Хайдеггера: «Намеки», «Замысленное». Но, вероятно, это не все. Быть может, эти книги – намеки и замыслы не только в силу того, что таково свойство мысли бытия вообще: открывать ускользание. Быть может, это намеки и замыслы «другой поэзии» (как мысль Хайдеггера – «другая мысль», das andere Denken), поэзии «без образов», обратившейся к «раннему» и «безопорному», словами мыслителя. Намеки на нее, тропы к ней, но не сама она.

Есть какая-то другая, трудно определимая нехватка «стихотворности» в этих вещах. Чего им недостает? Непредсказуемости для самого автора? Определенной меры бессознательности, сохраняющейся и в самых сознательных поэтах (вспомним Элиота: «Плохой поэт бессознателен там, где следует быть сознательным, и сознателен там, где следует быть бессознательным»)? Безусловности звукового ряда? Чего-то еще, присущего песне поэта? К которой только подводит, которой задает тон прелюдия хайдеггеровской мысли.

И напоследок – еще раз о переводе. Переводчик, в отличие от автора, лишен главного в своем тексте – его будущего, его свободы продолжаться. Эта пустота впереди – не абсолютная пустота, потому что именно она управляет выбором всех слов на пути к себе. И потому то, что создает переводчик, есть мнимая длительность. Он вынужден развертывать во времени уже известный ему итог, найденное, имитируя путь к нему. Безупречно честным был бы на самом деле перевод итога – а это означало бы создание новой, совсем другой вещи…

Предисловие и перевод с немецкого Ольги Седаковой

ВРЕМЯ

Как долго?

Скорее, чем они встанут, часы

в бое маятника, в его там-тут,

ты слушаешь: они идут и шли и не

идут.

Уже к исходу дня часы,

лишь бледный след туда,

где время на краю Никогда

из него в-стает.

 

ВРЕМЯ

Как долго?

Ранее, чем встанут, часы

в уходах маятника, в его там-тут,

ты слушаешь: они идут и шли и не

идут.

Уже к исходу дня часы,

лишь бледный след туда,

где время на пределе Никогда

(не / и) из него в-стает.

ДОРОГИ

Дороги,

дороги мысли, идущие сами собой,

исчезающие. Горный серпантин, когда опять поворот,

обозрению открывающий – что?

Дороги, идущие сами собой,

однажды открытые, внезапно закрытые,

позже. Раннее указующие,

не достигнутое никогда, предопределенное к отреченью,

освобождающие шаги

из гула надежной судьбы.

И снова тяжесть

неуверенной темноты

в ожидающем свете.

НАМЕКИ

Чем назойливей распорядители

чем необузданней общество

чем реже мыслители

чем одиноче поэты

чем обреченней провидцы

предчувствуя даль

спасающего намека

 

МЕСТНОСТЬ

Те, кто думает То Же

в богатстве его самотождества,

идут по трудной, долгой дороге

ко все более единому и простому

в той его, неприступному своему

не позволяющей сказаться местности.

 

СЕЗАНН

Задумчиво отрешенный, настойчиво

тихий образ: старый садовник

Валье, который выращивал что-то невзрачное

вдоль Chemm des Lauves.

В поздней вещи художника двоица:

тот, кто есть, и само бытие –

наконец, сплавляется: «опредмеченная»

и тут же осиленная,

преображается в таинственное То Же.

Не открылась ли здесь какая-то тропка, ведущая к

взаимопослушности песни и мысли?

 

ПРЕЛЮДИЯ

Пусть сказание мысли, отданное до конца

Бес-примерному, покоится в тишине

собственной строгости.

Так решатся – немногие, впрочем, испытанные огнем

событья, на прелюдию бедную

к песне, которую только поэты поют, к давно

не слышанной.

Двойной побег они, песня и мысль,

их ствол один:

внезапное, благодаренье намека

из темноты судьбы

 

БЛАГОДАРНОСТЬ

Благодарить: позволить всему сказать себя,

сказать, что все принадлежно,

молнии событья, требующего и раздающего.

Как долга дорога до местности, из которой

мысль, как волны, против себя самой

сумеет мыслить, этим спасая

сокровенность блаженной своей нищеты.

А нищий, он блаженно хранит свою малость,

чего нельзя завещать

в памяти его огромно:

сказать: Aletheia: просвет:

от-кровенье ускользающего права.

 

 

Поделиться в соц. сетях

Опубликовать в Google Plus
Опубликовать в LiveJournal

Обсуждение закрыто.