Проект и прототип: повторение пройденного после 1975 г.

Автор: Генисаретский О.И.

Источник публикации: Архив автора

Глава I. Функциональная структура прототипного проектирования
Проектирование по прототипам является тем способом практической организации проектной деятельности, благодаря которому проектирование — в его наиболее массовидной и общеизвестной форме — до настоящего времени функционирует в системе общественного производства. При этом прототип выступает и как норма квазионтологического представления проектируемого объекта и, что особенно важно, как средство построения всех тех деятельностей, которые сопряжены с проектированием. Все это вполне известно каждому, кто сколько-либо знаком с положением дел в этой области. Однако, занимаясь методологической реконструкцией, мы говорим вовсе не о фактах; вернее, мы должны говорить о фактах, но сквозь призму той или иной методологической конструкции.

Для организации проектирования по прототипам более всего характерен тот способ связи, посредством которого сфера проектной деятельности реально софункционирует с другими сферами — производством, распределением, обслуживанием, потреблением и т.д. С одной стороны, прототип — это способ внутренней организации проектной деятельности, а с другой,- тот же прототип функционирует как форма внешней — по отношению к проектированию — организации всех сопряженных с ними деятельностей. Выражаясь метафорически, можно сказать, что в первом отношении он воспринимается как принадлежащий только сфере проектирования, а во втором, — он же относится ко всем прочим сферам, и как бы размазан по ним. Чем же объясняется эта двойственность толкования? Какие абстракции следует принять, чтобы, сохранив суть дела, выразить ее в буквальном, а не в переносном (метафорическом) смысле слова?

Неопределенность рассмотрения, с которой мы сталкиваемся при первом взгляде на прототипное проектирование, проистекает из не различения двух существенно несхожих функций (и функциональных структур) деятельности: во-первых, тех, которые определяют качественное, содержательное своеобразие данной деятельности, и, во-вторых, той, которая определяет функциональную форму ее.

Система сфер деятельности, включающая проектирование, определяется не только составом входящих в нее сфер и не только структурно-процессуальными отношениями между ними. Не меньшее значение для нее имеет тот конкретный способ, каким происходит организационное замыкание системы сфер, обеспечивающее воспроизведение ее целостности и соцелостности всех входящих в нее сфер [1]. Дело здесь в том, что одного совместного системного взаимодействия сфер деятельности никак не достаточно для осуществления воспроизводства их системы: оставаясь в горизонте системного подхода, мы попросту не имеем интеллектуальных средств для представления и проработки феномена воспроизводства. Именно поэтому следует указать специфическую организационную функцию, непосредственно ответственную за замыкание целостности системы сфер и воспроизводство ее.

Идеализированным пределом самоорганизации деятельности (обособления) является такое положение дел, когда они берут автономный канал трансляции и сами себя воспроизводят и развивают: тогда все ее внешние и внутренние проявления функционируют в целях саморазвития.

В действительности же всякая деятельность участвует в воспроизводстве ряда других деятельностей и, в свою очередь, в своем воспроизводстве зависит от них. Кроме того, эта же самая деятельность может играть роль посредника во взаимовоспроизводстве других деятельностей (если сама она воспроизводится вполне независимо от них).
Поскольку проектирование включено в системное взаимодействие со множеством других сфер деятельности, следует разобраться — каковы формы воспроизводства всей сферы, включающей частные подсистемы, и ее самой.

Проектирование по прототипам, поскольку оно является практической формой проектной деятельности (в вышеназванном смысле слова “практика”), осуществляется в тех условиях, когда организационная функция системы принадлежит не сфере проектирования, а сфере производства, распределения и потребления. Организационный процесс, сфокусированный на подсистеме “производство-распределение-потребление”, оказывает организационные воздействия на сферу проектирования. Это положение дел можно выразить с помощью понятия функции инцентрации в системах, объединяющих несколько сфер деятельности.

Система сфер деятельности является инцентрированной на какой-то определенной сфере как элементе системы (или на совокупности сфер как подсистеме), если за нею закрепляются функция замыкания целостности системы и если посредством ее функционирования осуществляется воспроизводство этой целостности. Очевидно, что система с одним и тем же составом сфер (и с постоянными структурно-процессуальными отношениями между ними) может быть по-разному инцентрирована, а раз так, то она может иметь различные механизмы воспроизводства. Кроме того, инцентрация системы вовсе не является раз и навсегда определенным ее свойством, напротив, она может измениться при сохранении состав и отношений в системе или при изменении их. Анализ инцентрированности и процессов рецентрации является важной главой сферического изучения деятельности, на которую до сих пор обращали слишком мало внимания.

Для понимания особенностей прототипного проектирования такой анализ имеет первейшее значение. Действительно, раз инцентрированной системой является подсистема “производство-распределение-потребление”, то проектирование оказывается без собственного канала трансляции и без собственной формы организации. Это не значит, что она вовсе не организована, но способ ее организации внешний, он не вытекает из собственного тематизма и собственной системы деятельности проектирования и, напротив, скрывает тематизм системы, не давая раскрыться полноте проектного освоения мира.

Вследствие этого в прототипном проектиронии остается совершенно невыявленной основная дифференциальная функция проектной деятельности, отличающая его от других научно-технических деятельностей. Она остается скрытой за процессами усвоения применения и совершенствования прототипов. Этим объясняется тот факт, что в прототипном проектировании даже не ставится вопрос о системной и тематической природе проектного мышления и не предпринимается никаких усилий для его культивирования. А те смысловые процессы и структуры, которые обслуживают деятельность по применению прототипов, функционируют как вмененные через усвоение их и потому как псевдоестественные процессы и структуры, не нуждающиеся в интеллектуальной рефлексии. Именно поэтому проектирование по прототипам можно рассматривать как дорефлективную форму организации проектирования, относящуюся, собственно к предыстории проектирования [2].

Исчезновение прототипов, постулированное А. Г. Раппопортом, на наш взгляд, следует понимать как процесс функциональной дифференциации их, направленный к тому, что различие функции, ранее выполняемые одним прототипом, отделяются друг от друга и начинают выполняться различными предметами-носителями.
Непременным условием рассмотрения подобного преобразования является принцип непрерывности: нужно так описать дифференцию прототипных функций, чтобы обособление их и последующее софункционирование было представлено как развитие целостной проектной деятельности, а не замещение одной деятельности другой, не сравнимой с первой. Выделим в связи с этим несколько важнейших функций прототипов, что даст нам в дальнейшем — при характеристике иных форм проектирования — возможность показать их свободное софункционирование.
1. Прототип является практически предметной формой фиксации того объекта, который проектируется производится и потребляется в системе сопряженных сфер деятельности. Впрочем, понятие объекта применимо к прототипному проектированию лишь в переносном смысле; на этом уровне развития деятельности проектировщик лишен еще специальных средств онтологического представления объекта и рефлектированных процедур мыслительного оперирования с ним. Объект присутствует здесь как предметное содержание деятельности по освоению и применению прототипов, и дан лишь через обыденное отождествление вещи — как одной и той же вещи — всех сопряженных сферах деятельности.
Квалифицируя прототип как практически предметное представление объекта, мы, с одной стороны, оцениваем его с точки зрения нормальной методологической оппозиции “объект/предмет” и тем самым намечаем направление дальнейшего движения этой функции, а с другой,- отмечаем неспецифичность такого представления для деятельности проектирования — эта неопределенность также должна быть снята в дальнейшем.
2. Прототип имеет функцию аксиологической аккумуляции проектного опыта, эмпирически известную через процесс совершенствования прототипов [3]. Дело здесь не только в том, что сам прототип является ценностью для профессионального сознания проектировщика (как опора его деятельного отношения к миру проектируемых предметов) — это важный, но не главный момент ценностного опыта в проектировании. Внимание следует обратить на то, что прототип служит выражению ценностной интеграции всех сфер деятельности, сопряженных с проектированием. Объект практически-предметно представленный в прототипе, есть ценность постольку, поскольку он созначен с функцией инцентрации (на подсистеме “производство-распределение-потребление”) и участвует в деле замыкания целостности сфер и производства этой целостностью. Прототип потому именно переживается проектировщиком как ценность, что созначен с целостностью системы сопряженных деятельностей, а через нее с собственной целью проектирования в деле воспроизведения целостности системы — с софункциональностью входящих вне сфер; причем, немалую роль в этом переживании играет нерасчлененность в прототипе моментов, относящихся к плану предмета и плану объекта. Последнее обстоятельство позволяет говорить о непосредственности (наивности) ценностного опыта в прототипном проектировании — может быть, именно поэтому он столь страстен и навязчив; в рефлектированных представлениях о проектировании функция аксиологической аккумуляции вольно или невольно затухает, и требуются новые усилия, чтобы вывести ее вновь на суд умного делания.
3. Убедительность прототипа для профессиональгого сознания покоится на его нормативной силе — на том непререкаемом авторитете, который нельзя ни отменить, ни отвергнуть убедительностью рассуждения. Аргументы теоретического суждения ничтожны перед спокойной уверенностью пра-ктика в нужности своих забот и способностей. Тем существенней понять природу этой силы и тем значительней вопрос об установленн источника, из которого сила эта ложно питается своим бессилием.
Прототип, помимо прочих своих функций, опытно играет несвойственную для практики роль нормативного основания деятельности. Проект не был бы проектом, если бы не утверждал — по понятию своему — того содержания, которое (в силу его проектосообразности) предстает перед всеми как предложение к новому и должному способу бытия. Покуда проект остается в своей собственной сфере, не сталкиваясь с другими предложениями на тот же счет, вопроса об источнике его претензий на долженствование не встает. Но если заинтересованные стороны сталкиваются со множеством проектов, вступает в силу критическое отношение к предлагаемым направлениям решения задач, и вопрос об авторитетности проекта встает со всей определенностью. Может показаться, что социологическое понятие авторитета здесь не при чем, тогда заданный вопрос можно поставить впрямую, из какого источника проектное сознание черпет свою уверенность в проектосообразности своих предложений?

Мало ли кто и по каким причинам берет на себя смелость считать себя проектировщиком и называть продукты своей деятельности проектами? Где основания к тому, чтобы все мы, не кривя душой, с полной ответственностью могли бы сказать: да, это проект, и стали бы именно так судить его и рядить? Речь идет о явных и недвусмысленных критериях проектосообразности, за которые прежде всего ответственен сам проектировщик.

Прототип имеет функцию источника авторитета по отношению к тем проектам, в создании которых он играл роль основания проектной деятельности. Ссылаясь на прототип, обычно утверждают непререкаемую проектосообразность проектов. Причина этой уверенности проистекает из функциональной нерасчлененности прототипа — он вынужденно играет роль нормативного основания деятельности, ибо ее собственная дифференциальная функция остается скрытой, невыявленной. Модельные характеристики, к числу которых относится нормативность, всегда играет роль выражения структуры деятельности в мышлении, обслуживающим ее. На уровне практически-предметной организации мышление функционирует естественным, несобственным образом, и поэтому модальные характеристики деятельности не могут быть выражены явно. Прототип, как было сказано, имеет функцию аксиологической аккумуляции опыта деятельности, но — в силу интеллектуальной изощренности — опыт этот предстает в превращенной форме авторитета: или делай свое дело так, как задиктовано прототипом, или ты окажешься вне профессиональной сферы.

Подлинное звучание эта проблематика получает лишь при явной огласке модельной природы деятельности: ее искусственность раскрывается мысленно после согласия принять на себя модальное разнообразие определенной деятельности. Эта тема во всю свою силу встает в следующем фазовом состоянии развития проектирования.

4. Прототип является источником проекта и функционирует как средство для осмысления проекта и процесса его создания, для аналитического расчленения предметного его содержания проектной деятельности (тематического определения процедур ее) и фиксации профессиональных качеств проекта (его авторитета), в силу которой он — со ссылкой на прототипированную ценность — вводится в корпус профессиональных проектных текстов. Главное в правильном понимании этой функции — категория источника деятельности. Быть источником какай-то деятельности — значит функционировать в ее целях и употребляться как ее основание или средство.
Говоря о проектировании как о деятельности, необходимо различать, во-первых, предметно-целостную проектную деятельность, смыслом и целью которой является создание проекта, а во-вторых, проектные проявления любой непроектной деятельности, которые мы предлагаем, называть “проективами”.
Всякая деятельность имеет прямой результат, созначный с ее прямым смыслом, и множество косвенных результатов: предусмотренных или непредусмотренных, используемых или неиспользуемых, допустимых или недопустимых. Причем, прямой или побочный результаты могут иметь одинаковые или различные проектные характеристики. Так, прямым результатом проектирования должен быть проект, а его косвенные результаты могут иметь значение для любых других типов деятельности; с другой стороны, эта деятельность, не будучи проектированием, часто имеет проектно-значимые косвенные результаты (проективы).

Различие прямых и побочных результатов деятельности и многообразие их взаимоотношений служит развитию понятия организации деятельности. В основании его лежат семиотические абстракции: различие прямого и косвенного смысла, с одной стороны, и отношение созначности, с другой [4].

Складывающаяся на основе созначностей потенциальная взаимосвязь разных деятельностей может как способствовать, так и препятствовать их успешной организации. Она, собственно, состоит в исключении нежелательных, и, напротив, в порождении преднамеренных и употребимых побочных результатов. При этом от простого предусматривания переходят постепенно к целенаправленному порождению. Отношения смысла и значения перерастают в деятельные связи, и тогда смыслом, целью, предметом и средством деятельности становится сама же деятельность. Это состояние организации, отличающееся от системного взаимодействия (когда предметно-целостные системы деятельности связаны недеятельными связями), называется нами взаимодеятельностью. Если системное взаимодействие получается при системном подходе к деятельности с внешней стороны, то взаимодеятельность является внутренним отношением деятельности и средством ее самоорганизации.

Заметим, что та или иная системная реализация деятельности определяет не только организацию многих предметно-различных деятельностей, но также и организацию одной предметно-целостной автономной деятельности. Так, в проектировании порою возникают — в качестве побочных результатов — проективы, отличные от прямого проекта. Это положение дел есть следствие принципиальной многозначности всех составляющих человеческой деятельности. Проект и проективы одной проектной деятельности соцелостны в том, что имеют одну предметную характеристику. В то же время они имеют существенно различное деятельное значение, ибо проективы выходят за рамки искомого проекта (например, они могут относиться к другим задачам, объектам и средствам). Это служит продолжению проектной деятельности во времени и создает основания для самоорганизации.
Исчезновение прототипов означает среди прочего и то, что прототип перестает быть единственным источником проектной деятельности.

На первый взгляд это создает некоторую неопределенность профессиональной ориентации, которая может и должна быть, однако, воспринята как обогащение культурного контекста деятельности.
Круг источников проектирования постоянно расширяется — по мере ее перехода к другим фазовым состояниям. Наглядным примером этого процесса в дизайне является привлечение средств из области искусства или философии. При этом искусство и философия выступают как источники построения и применения проектной деятельности, а соответствующие средства — как проективы.

С особой остротой вопрос об источниках проектной деятельности встанет на уровне социально и культурно обособившегося проектирования, где свобода его столкнется с неопределенностью положительного самоопределения.
Ложность универсалистского понимания деятельности нигде еще не приводила к такой пустоте, как в претензиях проектирования стать всем и вся, ибо при этом оставляют в стороне вопрос об источниках этой мнимой универсальности [5].
5. Наконец, прототип играет непосильную для себя роль идеализированного объекта (предмета) проектной деятельности. Ни одна деятельность, ни одно мышление не обходятся без идеализации своего предметного содержания — и в каких бы формах она не происходила. Когда посторонние критики вопрошают об основаниях того, почему можно применять тот или иной прототип в данной проектной ситуации, самый сильный ответ мог бы звучать так; потому, что прототип есть идеальный предмет (объект-ценность и т.д.) данной деятельности. Но эта сила слаба в полную меру — практически-предметная организация деятельности не имеет средств для явной основательной идеализации. Она конечная по своему заданию, а идеальное, согласно определению Гегеля, есть отношение конечного к бесконечному. Функция идеализации изобличает прототип как дисфункциональный по отношению к проектированию.
Глава 2. Смысловое содержание функциональной структуры прототипного проектирования

Итак, мы выделили и кратко охарактеризовали пять функций прототипов. При этом цели нашего рассмотрения заставляют нас обращать внимание преимущественно на те функции прототипов, которые влияют на формирование следующего фазового состояния проектирования. Этим объясняется и то обстоятельство, что все перечисленные нами функции осуществляются в прототипном проектировании неявно и суть скрытые, латентные функции; и то, что список их отличен от списка, указанного другими авторами. В силу выбранного приема организационно-методологиче-ской рефлексии, мы смотрим на состояние прототипной организации как бы в обратной перспективе, отчего, впрочем, не умаляется определенность самого взгляда.
Условие, которое мы должны были при этом непременно удовлетворить,- это относительная целостность и полнота функционального представления изучаемой деятельности. Чтобы говорить далее о дифференциации функциональной структуры прототипного проектирования и последующем свободном взаимофункционировании связанных ранее функций, нужно быть уверенным в ее целостности и полноте, нужно доказать, что условия эти в каком-то смысле выполнены. С этой целью явно выделим теперь категориальные характеристики функциональной структуры, что скрывается за беглым описанием перечисленных функций. Выделяя их, мы не намерены строить категориальную типологию в собственном смысле слова: скорее речь идет об указании типологических координат того смыслового поля, в пределах которого наш анализ только и имеет силу.

2.1. Есть ли объект у протипного проектирования?
Тот факт, что прототипы функционируют как практически-предметный способ представления объекта проектировочной деятельности и как средство его идеализации (обуславливания), позволяет нам усмотреть за функциональной структурой прототипного проектирования известную методологическую оппозицию “предмет/объект”.

Первоначально она рассматривалась исключительно в контексте теории познания и методологии исследовательской деятельности, где посредством нее упорядочивается применение познавательной установки. При этом объект согласно классическому истолкованию понятия истины, мыслился как то, что существует до и независимо отпознающей деятельности; а предмет, напротив, как то, что включено в ее строй, что, с одной стороны, преобразуется ею сообразно содержанию и структуре познавательной ситуации, а с другой, — является условием и средством этого преобразования. Таким образом, категории предмета и объекта выражали результат двух дополнительных рефлексий процесса познания: предметность — это форма внутренней рефлексии, присущей исполнителю исследовательских процедур, это знаково-инструментальная среда его профессионального поведения; объект же, напротив, есть формы внешней гносеологической рефлексии, указующей отстраненную точку интернационального отнесения всех составляющих исследования; понятие истины — не только в смысле качества знания, но и в смысле способа бытия — служило тем замыкающим средством рефлексии, благодаря которому обеспечивалась непрерывность рефлексивных выходов из практико- познавательной ситуации в теоретико-познавательную (и обратных входов в нее). Объект оказывался тогда эксцентрированным (овнешенным) предметом исследовательской деятельности, но независимым от нее, свободным; предмет же познавательно ассимилированным, отождествленным объектом, утратившим свободу истинного бытия в бесконечных и ничем, по сути дела, не ограниченных исследовательских начинаниях. Конечно же, этот взгляд на содержание категории объекта сам является определенной методологической абстракцией, но именно он, на мой взгляд, и лежал за противопоставлением объекта и предмета.

Дальнейшее развитие методологических исследований пошло в направлении предельного опредмечивания познавательного отношения — основное внимание было уделено системному строению предметных средств познающей деятельности, была построена теория научного предмета, как тогда выражались, и все меньшее внимание уделялось изучению внешней теоретико-познавательной, объективирующей рефлексии. В результате сложился окончательный предметный взгляд на саму объективизацию, и она стала пониматься только как одна из формальных, предметных процедур, а не как процесс, протекающий в сфере истинного бытия (как процесс трансценденции, говоря языком древних). С другой стороны, за счет развития интереса к не познавательным деятельностям — проектированию, организации и т.д. — произошел непроизвольный отрыв понятия предмета от противопоставленного ему понятия объекта, а предметность и предметные средства деятельности стали рассматриваться сами по себе, в полном отрыве от объекта: смысл проблемы начисто исказился, ибо предметные средства наличествуют и в этих деятельностях, а вот наличие объекта считалось здесь проблематичным.

Для того чтобы правильно понять значение категориальной оппозиции “предмет/объект” в деле прототипной организации и системной реорганизации проектирования, следует вернуться к теоретико-познавательной предыстории этих категорий и пересмотреть сложившиеся к ним отношения. На мой взгляд, при этом пересмотре центральное положение занимает вопрос о репродуктивных характеристиках объективного существования, а чтобы осознать важность этого вопроса, следует обратиться к категории действительности.

Всякая конкретная деятельность и все деятельности, вместе взятые, осуществляются в мире; раскрытая и практически освоенная часть мира — действительность, которая является той онтологической основой, на которой деятельность закреплена и в которой она разворачивается. Это наследственный итог взаимодействия общества и природы, общества и мира, то, на чем стоит и держится все, созданное человеком.

В свою очередь предметность — суть те значащие структуры (и удерживаемое ими содержание), посредством которых действительность естественно, а стало быть и непосредственно дана сознанию. Предметность и действительность соответствуют друг другу генетически, по содержанию, но первая из них есть категория сознания, сопряженного с практической деятельностью, а вторая — категория реальности, осознаваемой ею, и отношение их непосредственно, познавательно и рефлективно. А поэтому мир в формах действительности и предметности необъективен, познавательно не освоен, или как сказал бы Гегель, известен, но не познан.

В этом смысле предметное сознание (и предметное содержание) имеется у каждой деятельности, а не только у исследовательской; и поскольку всякая деятельность действительна — у ее предметного сознания может оказаться скрытое объективное содержание, подлежащее выявлению и прямой, открытой объективизации (в тех или иных предметных процедурах). Казалось бы здесь возможны, по меньшей мере два пути: внутренняя предметная рефлексия, постепенно раскрывающая границы предметного содержания деятельности и находящая, в конце концов, ее действительные объекты; и во-вторых, внешняя познавательная рефлексия, основанная на использовании готовых знаний или исследовательских средств. Однако, как это не покажется странным на первый взгляд, ни тот, ни другой путь не может быть признан как ведущий прямо к успеху, ибо оба они предполагают как раз то, возможность чего проблематична, а именно: прорастание способности рефлексии прямо из непосредственного, иррефлексивного предметного содержания.

В силу иррефлексивности предметного сознания сам термин пред-метность амбивалентен: им означается содержание предметного сознания вообще и собственное содержание предметного сознания, и та действительность, что непосредственно отражена в нем. Все это вместе взятое образует единство, которое ранее нами было названо естественным телом деятельности. Мы сохраним это нерасчлененное употребление термина “предметность” для обозначения уровня деятельности с нулевой рефлексией, для отождествления ее архаики, неустранимой как сама практика.

Если бы речь шла о сознании как таковом, а не о предметном сознании, задействованном в действительную деятельность, то следовало бы сказать, что осмысленно и не все осмысленное предметно, и что поэтому сознание способно функционировать как источник развития предметной деятельности. Оставаясь же в границах одного только предметного сознания, строго соответствующего тематически действительному содержанию деятельности, мы находим, что для него осмысленным является исключительно предметное содержание, а все остальное — абсурдно, чуждо и неприемлемо. И это единственное, что находится в предметном сознании непосредственно, иррефлексивно, и не может служить почвой произрастания рефлексии.
А раз так, то внешнее насыщение практической деятельности и ее предметного сознания научными данными или исследовательскими средствами ничего не может изменить в содержании деятельности, ибо будучи внутренне иррефлексивно, сознание ее не способно освоить познавательно рефлексированные содержания. Если иногда оно и оказывается способным понять их, то принимает только обиходно-предметное значение, не ьолее. Все остальное — околонаучное приговаривание.
Способность рефлексии может быть привита предметному сознанию только со стороны, и когда это происходит, оно может воспользоваться для объективизации любым из указанных путей — принимая на себя обязательства познавательной установки или доискиваясь до объектов своими собственными деятельными силами.

И тут мы буквально упираемся в названный уже вопрос о репродуктивных характеристиках объективизации. Воспроизводство — не только способ осуществления жизнедеятельности, но и способ бытия общественно значимых предметов. Всякий известный предмет потому только и наличествует в общественной практике, что здесь же и осуществляется какой-то искусственный или естественный процесс, выполняющий в отношении избранного предмета репродуктивные функции. Это в равной мере справедливо как в отношении предметов вещественно-ощутительной жизнедеятельности, так и в отношении идеализированных предметов отвлеченного мышления. В сфере общественного бытия воспроизводства — и значит существовать.
Так вот: содержание объективированного знания, удовлетворяющего требованиям познавательной установки, — то, что в просторечии и называется объектом — при взгляде на него с точки зрения воспроизводства предстает перед нами как естественно воспроизводящее содержание. Объекты воспроизводятся естественно. Это вполне очевидное утверждение вызывает, однако, ряд недоумений: не само по себе, конечно, а в отношении той цели, ради которой оно и делается.

Действительно, а зачем вообще нужна репродуктивная характеристика объектов, зачем подводить их под категорию воспроизводства, зачем испытывать на искусственность то, что по теоретико-познавательному отношению уже охарактеризовано как независящее от действительности и, казалось бы, заведомо естественное? Тому есть по меньшей мере два основания. Во-первых, предикат внешней независимости осмыслен лишь в контексте теоретико-познавательной идеализации, в пределах внешней рефлексии исследовательской практики; а то, что имеет силу в ней, вовсе не обязано быть верным везде и, в частности, в контексте проблематики воспроизводства. Более того, теперь хорошо известно, что как только наука выстраивается в социально-производственный процесс и подпадает под действие основного механизма общественного воспроизводства, так классическая философская рефлексия познавательной деятельности теряет силу и перестает действовать буквально, уступая место науковедению, логике и методологии науки и т.д. Во-вторых, сохраняя по содержанию предикат внешней независимости, мы уже не можем прибегать к классическим непредметным его истолкованиям: раз деятельность исследования встроена в систему других общественно-значимых деятельностей, ее собственное содержание нельзя полагать вполне, независимо от этого взаимодеятельного контекста, нельзя рассматривать как заведомо истинное бытие: будучи независимым от исследовательской деятельности, объект может оказаться в зависимости от какой-то другой; будучи истинным, то есть познавательно значимым в высшей мере, он может оказаться незначимым для системы деятельности в целом, что приводит к аксиологическим абсурдам и т.д. Поэтому-то предикат внешней независимости, ранее означавший установочную истинность и только через нее — естественность, теперь явно означает их как две независимые смысловые структуры, две ценности и нормы.

Отсюда и проистекает рефлексивная немочность предметного сознания: поскольку составляющие действительности воспроизводятся естественно, постольку предметное сознание непосредственно и внутренне иррефлексивно; а поскольку объекты также воспроизводятся как бы естественно, то если знание о них все же доступно предметному сознанию, то и они воспринимаются им столь же непосредственно, как и факты действительности; вот и выходит, что оно неспособно отличить простые, обыденные для себя данности от познавательно идеализированных объективаций, не способно использовать последние в целях саморазвития рефлексии.

Мы подробно останавливались на содержании оппозиции “предмет/ объект”, полагая, что она крайне важна для понимания тех преобразований, которое претерпевает проектирование при выходе из своего архаического прототипного состояния, но крайне не прояснена. А без уяснения проблемы объекта проектирования, на мой взгляд, нельзя правильно понять ни того, что такое современное системное проектирование (поскольку оно все построено на средствах системной объективации содержания), ни того, чем должно стать методологическое проектирование, поскольку оно опирается на развитую технику интеллектуальной рефлексии.

Включение в структуру проектной деятельности познавательной установки открывает перспективу онтологической организации ее; возможность интеграции с другими деятельностями, лежащими как внутри сферы проектирования, так и вне ее. При этом все предметные формы, воспроизводящиеся естественно, рефлектируются как формы, за которыми скрыто неизвестное еще объективное содержание, объекты, нуждающися в раскрытии. Если эта цель достигается вполне, практические каналы организации деятельности замещаются социотехническими, и проектирование переходит к новому состоянию.
2.2. Прототип как источник проектной деятельности
В меру того, насколько успешно протекает социотехническая рационализация проектирования, прототипы теряют функцию источника проектной деятельности. Круг источников расширяется, и в него попадают, в принципе, любые значащие структуры, все, что имеет значение и может быть использовано как программа построения проектной деятельности.
Функция источника деятельности типологически осмыслена в типологии предметно-временных последовательностей, где наряду с генетическим отношением, выражающим понятие источника, учтены каузальное, телеологическое, функционарное и порождающее отношения, а также два вида разрывных скачков ([39], стр.456). Можно было бы, согласно этой типологии, более полно описать прототип не только как источник проектирования, но и как причину его и следствие, как цель и функцию и т.д., но для этого пришлось привлечь бы и препарировать большой эмпирический материал, тогда как функция источника более или менее очевидна. Указание на нее позволяет соотнести проектную деятельность с предметно-временным континууном, представленным в указанной типологии.

Проблемы времясознания (темпоральной рефлексии) деятельности состоят в том, чтобы представить себе время не как внешний отстраненный порядок вещей, а как внутренний порядок самой деятельности. В целях такого представления и было введено понятие предметно-временной последовательности. Однако предметность и временность брались в нем как извест-ные признаки и лишь приводились в типологическую связь. Интересы тематического изучения, которым мы сейчас заняты, требуют более внимательной проработки их. Что значит “предметность”, мы разобрались в п.2.1, теперь мы присмотрися к временности.
Деятельность всегда действует с чем-то, то есть разделена на себя (на то, что действует) и на иное — преобразуемые ею предметы (то, с чем действуют ). Непосредственная сторона отношения между деятельностью и предметами, где они совпадают и попросту неразличимы, называется предменостью [6]. Всякая деятельность предметна, и в этом смысле про деятельность можно спрашивать: “что составляет ее предмет”, и отвечать: “вот что”, указывая на нечто вне ее. Образ мысли, допускающий такое сочетание, как “предметы деятельности”,”деятельность с чем-то” и подобные им, тесно связан с категориальным делением деятельности на нее саму и ее иное, с одгой стороны, и со вниманием к непосредственности из взаимоотношений, с другой.
Однако, раз деятельность разделена и налицо разные ее составляющие, возможна рефлексия, обратная различению, а именно, отождествление (сложение). И не только возможна, но и осмыслена, ибо дает дополнительные возможности смыслообразования. Возвратная приставка “само” указывает на внутреннюю рефлективную природу самодеятельности. В самом деле, обычно предметы — одна из составляющих деятельности, как бы часть в целом; деятельность — целое, предметы — часть. В самодеятельности иначе. Здесь деятельность и предметность объемно одинаковы, а содержательно различаются в отношении ином, нежели предметность.

Поскольку в предметном отношении самодеятельность не разделена на себя и иное, она целостна. И это отличает самодеятельность от всех тех разновидностей взаимоотношения многих деятельностей, в которых они остаются несоединенными и, напротив, сохраняют свою обособленность. Например, одна деятельность может осваивать, преобразовывать другую, и притом они будут различны; деятельности могут взаимодействовать, выступать друг по отношению к другу как предметность, не соединяясь в одну деятельность. В обоих случаях деятельности две, тогда как самодеятельность одна.

Совпадение деятельности и предметности, своеобразящее самодеятельность, означают еенепредметность. Ведь в определении предметности предполагалось, что предмет выделен из деятельности. Отделенный от деятельности и расположенный вне ее предмет — самостоятелен. Деятельность, противопоставленная предмету, определена независимо от него, и поэтому он может быть любым. Таким образом, предметность вещественна, и деятельность неоднозначно предметна. Напротив того, непредметность самодеятельности единственна, самодеятельность однозначно непредметна, и этой непредметностью является время. Действуя с предметами, деятельность изменяет их. Самодеятельность непредметна: что же она изменяет? Ничего внешнего, но изменяется сама. Непредметное самоизменение и есть время. Вместо предметной деятельности мы имеем временную самодеятельность.
Самодеятельность непредметна, и это , в частности, означает, что она не есть деятельность, ибо всякая деятельность предметна. Что же такое самодеятельность? По способу образования самодеятельность есть не что иное, как идеализированный предел деятельности. Притом предел относительный, взятый от совершенно определенного отношения деятельности к предмету. Самодеятельность и деятельность (как предел и определенное) взаимоувязаны бесконечным предельным отношением. Им устанавливается, что самодеятельность недеятельна, а деятельность несамостоятельна. Но в том только смысле, в каком различены, а не разделены предел и определенное. Не разделены совсем, ибо остается их напредельное, идеализированное тождество.

Предельность существенно необратима: определенная деятельность предметна, самодеятельный предел непредметен. Деятельность идеализирована самодеятельностью, наделена от нее временем.
Временна деятельность не в собственном смысле, не своим, хотя и не совсем чужим временем. Временна она отпредельно, относительно идеального предела самодеятельности. Поэтому время — не предметность, хотя увязаны с нею в один категориальный узел.

В единственном случае деятельность временна, когда идеальный предел опредмечен, а деятельность самодеятельна. Здесь между временем и предметом осуществляется некатегориальное отношение: у самодеятельной деятельности предметность и временность соцелостны. Понятие самодеятельности равно относится к ней и как к идеальному пределу, и как к пределу, опредмеченному в деятельности.

Способность определений не делает понятие самодеятельности излишним. Временна деятельность в том же смысле и в ту же меру, в какой она самодеятельна. Временные определения даются относительно предела времени, и знать их можно, лишь зная сам предел. Понятие деятельности равно относится нами к простой невременно-предметной деятельности и временнопредметной самодеятельности. Если дана деятельность, относительно которой неизвестна форма ее идеализированности, то установление ее простой предметности не отрицает, а установление временности не утверждает ее временно-предметности.
Раз самодеятельность непредметна, она никогда не может стать предметом другой деятельности. Самодеятельность самодостаточна и свободна от других деятельностей. В меру самодеятельности всякая деятельность достаточна и свободна. Не наоборот, не потому самодеятельна, что свободна, а свободна, так как подлинно самодеятельна. Свобода деятельности та же, что ее самовременность.

Самоизменение самодеятельности следует отличать от изменения одной деятельности другою деятельностью. Различие тут то, что в первом случае происходит естественное превращение, а во втором — искусственное преобразование. В превращении участвует одна самодеятельная деятельность и она переменна, в преобразовании — две; причем преобразующая деятельность постепенная, а преобразуемая переменна. При самодеятельном превращении деятельность распространяется во времени, и это не то же самое, что размещение преобразуемой деятельности во множестве моментов или на отрезке времени. Распространяющаяся во времени самодеятельность самовременна, сращена со временем, пластична в нем. Размещаемое внешне тому пространству, где его размещают, распространения же внутри пространства.

Теперь мы почти у цели. Все рассуждения о деятельности и самодеятельности, предметности и временности предпринято ради того, чтобы уточнить введенное ранее понятие предметно-временной последовательности и показать, что оно равнозначно понятию процесса деятельности. Обычно проектная деятельность определяется так, что она для ее сопряжения с другими деятельностями (или с их универсумом) привлекаются системные категории развития или функционирования. При этом из взаимоотношения деятельностей исключаются какие бы то ни было предметные и тематические характеристики и остаются лишь процессуальные, системные характеристики. Этот недостаток я и стремлюсь преодолеть с помощью понятия предметно-временной последовательности, строя его исключительно в терминах деятельности.

Процесс — одна из категорий системного подхода. Явное категорирование смыслового поля представлений о предметах и времени посредством категории процесса полагает особый объект рассмотрения, который мы и называем предметно-временной последовательностью. Как объект, он, согласно природе категориальной объективации, целостен, и не распадается онтологически на время и предмет. Объективируется не временность и не предметность, а смысловое поле, сосредоточенное около этих терминов. Поэтому в результате объективации нет времени и предмета как объективных составляющих предметно-временной последовательности. В теоретическом анализе мы можем и будем делить их на предметные и временные признаки. Нужно, однако, постоянно помнить, что делению подлежит не объект теоретического рассмотрения, а предмет теоретической деятельности с этим объектом. Объект же всегда остается целостным.

Как мы увидим далее, развитие проектирования в сторону обособления явно приводит методологическую рефлексию к вопросу о предметно-временных его характеристиках: с этой целью мы далее особо рассмотрим их. Но сейчас уже стоит обратить внимание на схожесть функций, которые в отношении предметного сознания играют роль объективирующей и темпоральной рефлексии: обе они вроде бы установочно призваны служить развитию деятельности и обе неспособны выполнить эту роль. О первой из них речь шла только что, но все сказанное в отношении нее может быть повторено и для времени, поскольку оно составляет естественную основу предметно-временных последовательностей.

Практическая деятельность и ее предметное сознание временны лишь в обыденно-организационном смысле. Ни наличия социального института временного расписания деятельности, ни наличия технических и семиотических средств регистрации времени оказывается недостаточным для органического включения проектной деятельности в действительность времясознания, для становления проектирования как развивающегося во времени образования. На уровне прототипной организации мы сталкиваемся лишь с циклическими процессами функционирования, которые к тому же устремлены из предметного сознания за счет непосредственности предметных и временных характеристик в предметно-временных последовательностях. В следующем псевдогенетическом состоянии обособившегося системного проектирования обнаруживается, напротив, жесткая связь темпоральных и объективированных рефлексий: как уже не раз было показано, проектирование в принципе имеет дело с развивающимися объектами, и развитие является собственной его темпоральной формой [39, 198].
2.3. Модальный статус прототипа
Функции аксиологической аккумуляции, нормативного обоснования и представления объекта типологически помещаются в модальной парадигме, включающей в себя классические модальные категории возможности, необходимости, существования, случайности, свободы и тому подобное. Для того, чтобы истолковать их таким образом, достаточно вспомнить, что предметами первой функции являются ценности, предметами второй — нормы, третьей — знания, и что эти предметы созначны категориям возможности, необходимости и существования. Ране, на примере дизайнерского проектирования мы показали еще и другое созначение, соотнеся эти же предметы с деятельностью критики, проектирования и исследования соответственно [38]. Таким образом, за перечисленными функциями прототипов кроется то положение вещей, что проектирование во внешней и во внутренней своей структуре является модально определенной деятельно-стью и что для полного описания его следует явно привлечь модальную парадигму.

Более того, оказывается, что модальная парадигматичность проектной деятельности имеет прямейшее отношение к ее репродуктивным характеристикам. Обратим внимание на типологическую схему Табл.2, где явно представлены отношения созначности между модально сопряженными деятельностями, культурными формами и модальными категориями:

_______________________________________________________________
Тип деятельности Культурная форма Модальная категория
________________________________________________________________
1. Исследование Знание Существование
2. Критика Ценность Возможность
3. Проектирование Норма Необходимость
________________________________________________________________
Табл.2
Нам кажется, что соответствия эти нуждаются в подробном изучении. Во-первых, здесь фиксируется опрделенный тип отношений между деятельностью и культурой как двумя противопоставленными способами общественного бытия (оппозиция активного и пассивного залогов деятельгости); во-вторых, эти отношения внутренне подразделяются согласно модальной парадигме и, следовательно, ею опосредованы все тематические и системные моменты как культуры, так и деятельности.
В теории обособившегося проектирования ранее нами было принято сопоставление культуры и проектирования как двух эквифункциональных элементов механизма воспроизводства; утверждалось, что культура обеспечивает естественную составляющую процесса воспроизводства деятельности, а проектирование — искусственную его составляющую, а вместе они характеризуют общественную систему, как смешанную естественно-искусственную кентавр-систему [7] [50]. Сопоставляя это отнолшение культуры и проектирования с тем, которое присутствует в Табл.1, можно заметить, что нам следует теперь разобраться в соотношениях модальной парадигмы и категориального противопоставления “искусственное/естественное”, а установив какое-то его понимание, обратиться к вопросу о модальных качествах деятельности проектирования.

Модальная парадигма рассматривается при этом как особое знаковое средство управления развитием деятельности. Она принадлежит сознанию, обслуживающему подготовку и исполнение действия и описывает такое состояние деятельности, где осмыслено различие понятий подготовки и исполнения; причем это состояние противопоставлено такому состоянию деятельности, как протекание, где указанное противопоставление не осмыслено [8]. Оперируя элементами модальной парадигмы деятельности, сознание фиксирует модальные характеристики подготавливаемых и исполняемых действий ( их модусы ), или смену таких характеристик (модификации действий).

В модальной парадигме можно выделить три группы категорий:

* остаточную модально нейтральную категорию естественного;

* собственно модально активные категории, объединенные в группу искусственное;

* и предельно модальную категорию свободы.

Естественное модально нейтрально в том отношении, что все, категорируемое им, лишено модальных значений. О том, что естественно, нельзя сказать, возможно оно или невозможно, необходимо или нет, существует или не существует. Иначе говоря, естественное категорирование не назначает никаких модальных значений. Напротив, искусственное (как группа категорий, дополнительных естественному), модально активно, категорируемое им приобретает какие-то модальные значения, предусмотренные в парадигме. Предельная категория свободы такова, что все ее модальное содержание реализуется не с виде значений, а тематически, как собственный тематизм модально-рефлектированного сознания.
____________________________________________________________
Действия Исполнение
____________________________________________________________
Подготовка Искусственное Естественное
____________________________________________________________
Искусственная Тематизация Программирование

Естественная Реграммирование Протекание
____________________________________________________________

Табл.3
В терминах подготовки, исполнения и протекания действий сказанное можно выразить следующим образом: в состоянии естественного протекания деятельности различие подготовки и исполнения неосмыслено (они не различимы). Собственной областью, где утверждаются модальные значения, является область различенности понятий подготовки и исполнения. Причем, поскольку они, в свою очередь, могут происходить как естественным, так и искусственным путем, то можно ввести типологию действия, комбиниррующую “подготовку/исполнение” и “естественное/искусственное” (Табл.3). В предельном модальном состоянии свободы деятельности различие подготовки и исполнения вновь становится бессмысленным, и действие осуществляется здесь тематически, т.е. как тема каких-то актов сознания.

Программирование деятельности — состояние, когда подготовка осуществляется искусственно (т.е. с опорой на модальные значения и посредством какой-то вторичной деятельности), а исполняется она естественно действующей системой. Так дело обстоит, например, в практике программирования процессов в автоматизированных вычислительных системах или при построении программ деятельности для нормально действующих систем (с правильно поставленными функциями организации и руководства). Обратное состояние реграммирования реализуется, например, в институциональных формах деятельности, когда программы ее оестествлены в виде институтов, а действия, соответствующие этим программам, должны искусственно строиться опять-таки с опорой на модальные характеристики институциональных программ и посредством вторичных деятельностей.
Таким образом, типология Табл.3 показывает, что собственной сферой модальной детерминации деятельности является сфера программирования и реграммирования. Большое значение имеет здесь то, как понимается в модальной парадигме соотношение остаточной и предельной категорий.

Нулевой точкой отсчета в таком понимании следует считать принцип отождествления остаточной категории естественного и предельной категории свободы, свойственной классическому схематизму сознания
[9]. На этом основании в традиции утверждалась естественность свободы и сводимость естественного, как соосмысленность и созначность. Ясно, сколь далекие последствия могло иметь для классики подобное осознание сути дела: вспомним хотя бы живые и поныне симпатии к естественному праву, естественно-историческому взгляду на общество, наконец, к мировоззренческой концепции естественного человека (мотивы, постоянно встречающиеся в европейском сознаниии от седой античности до “новой левой” ). В зависимости от исторического контекста одна из этих категорий могла обосновываться другой, свобода — естественностью или наоборот. Но дело сейчас не в мировоззренческой конкретности, а в принципе — в принципе тождества остаточной и предельной категорий. А он будет существенно не полон, односторонен, если тождество понимается буквально, как раз и навсегда предметно определенное соотношение сторон. Модально рефлектированная организация деятельности не отрицает состояния их отождествления, но требует, во-первых, чтобы мы умели целенаправленно пользоваться состоянием различия, а во-вторых, чтобы мы отделили форму тождества и различия от того предметного и смыслового содержания, которое реформируется в выборе и перемене этих состояний.

Как осуществляется подобная организация? Прежде всего, через модификацию мыслимого содержания, т.е. через смены модальных характеристик отдельных его составляющих (в плане подготовки действия), и основанную на этом смену способа деятельности ( в плане исполнения действия). Существенное здесь значение имеют:

— артификация, посредством которой нечто модально нейтральное (естественное) начинает пониматься как модально активное, искусственное;

— оестествление (натурализация), посредством которого нечто искусственное полагается как естественное и таким образом модально нейтрализуется. Подготовительные эти действия сознания есть не что иное, как оперирование над предметным и смысловым содержанием деятельности, осуществляемое посредством модальной парадигмы.

У всякой деятельности имеется и может быть выделена ее естественная часть, с опорой на которую деятельность и разворачивается. Принципиально эта часть неустранима. Однако по содержанию одна и та же тема, один и тот же предмет в разных состояниях деятельности может быть как оестествленным (и тогда он непосредственно дан сознанию в форме неявной смысловой целостности), так и артифицированным (и тогда он подлежит оперативной проработке с помощью явных знаковых посредников). Заметим, что естественная часть деятельности и соответствующее ей непосредственное смысловое содержание не всегда тематически соответствует самой деятельности.

У каждой деятельности есть свой собственный тематизм, вокруг которого она и организуется тематически. Но он не дан сознанию априори, а напротив, должен быть еще особо выявлен. По опыту известно, что естественная часть деятельности слагается, с одной стороны, из относящихся к его собственному тематизму, а с другой, из того, что задано в ней посредством непроизвольного оестествления посторонних для нее предметов — элементов, их связей, функций и т.д. Принимая установку на тематическую частоту деятельности, мы должны требовать радикального устранения чужеродных ей тематических элементов.
В опыте действия удовлетворить это требование не всегда представляется возможным. Тому причина — ее модально неопределенная предметность. Так вот, артификация и является тем способом организации деятельности, благодаря которому сознание способно выявить и ликвидировать свои непроизвольные оестествления, способно отыскивать собственный тематизм деятельности. Последовательно применяя модальную парадигму к различным аспектам предметного смыслового содержания, снимая с него, тем самым, покров естественности, сознание обретает собственный тематизм связанной с ним деятельности.
Последнее обстоятельство заслуживает особого внимания: не все непосредственно мыслимое (или переживаемое) содержание естественно, ибо непосредственно мыслится распределенным сознанием и то, что артифицировано; не все имеющее форму непосредственности, естественно для жизнедеятельности, ибо что-то в нем может быть следствием непроизвольного оестествления; и только то может быть признано собственным тематизмом деятельности, что является таковым лишь в силу сознательного оестествления, прибегая к артификации, мы отказываемся от отождествления остаточной и предельной модальных категорий, обретаем свободу деятельности, но ценой потери ее естественности; прибегая к оестествлению, мы отказываемся от свободы деятельности, находя удобным ее естественное протекание. Причем, это не только противопоставление, обязывающее нас к выбору, но и возможность построения (синтеза). Оно выражается в понятии идеала, как той предметной и смысловой целостности деятельности, в которой естественное и свобода неразличимы, где различие их снято, и не возникает уже, где они соцелостны и осмыслены, а не только созначны. Идеал — непосредственно осмысленное и предметно полное целое. Оппозиция внешнего/внутреннего, целостности и полноты, осмысленности и действенности в понятии идеала нейтрализованы. По отношению к ним содержание предстает как простое, нерасчлененное. Недаром Гегель назвал идеал состоянием мира. Но эта простота иного свойства, нежели, скажем, у смысла, который по понятию также непосредственен: от смысла идеал отличается модальной завершенностью, совершенной исчерпанностью модального разнообразия содержания.

Он выражает пределы осмысленного протекания деятельности, те условия, соблюдение которых обеспечивает сознательность деятельной инициативы. И это касается не только внутреннего содержания одной какой-то деятельности, но и всех ее внешних взаимоотношений, особо ярко проявляющихся в проблемных ситуациях освоения. Ни одна деятельность не осуществляется вовнедеятельной среде: известно, современная общественная среда предельно насыщена разного рода деятельностями, к которым каждая из них находится в отношении взаимодеятельности. Понятие сферы, охватывающее одну автономную деятельность, — абстракция, не способная заслонить собой существенной разнородности деятельностной среды. Ситуации освоения характерны тем, что в них намечается или происходит организация одной деятельности в средствах и целях другой. Освоением, например, являются организации проектирования, управление проектирующими системами, программирование или планирование организационных систем и т.п. В проблемных ситуациях освоения модальная рефлексия деятельности и ее идеаторная детерминация обнаруживаются с особой силой: вполне естественная экспансия любой деятельности перестает быть таковой при столкновении с другими экспансионистскими тенденциями; далее, наложение одной деятельности на другую задает лишь формальные возможности взаимодеятельности, ее внешнюю комбинаторную структуру, не определяя никакой новой действительности по существу. Освоение же есть, прежде всего, идеирование, выдвижение нового идеала, опережающего и завершающего сложившуюся ситуацию, предосваивая ее.

Да и вообще: идеал не дан никогда изначально. Он может быть обретен и удержан лишь в чрезвычайном напряжении жизнедеятельности, высвечиваясь от него. Вместе с тем, деятельность не тождественна идеалу, хотя и имеет свою идеаторную форму. И даже выходя в своем движении за пределы содержания, очерченного идеалом, еще не становится бессодержательной, а раз так, то она на основе накапливаемого содержания всегда может произойти, и происходит, изменение от предельного, очерчиваемого идеалом содержания. Это означает, что у идеалов есть своя история, своя культурная траектория.
С другой стороны, нельзя не заметить, что термином “идеал” означается отнюдь не статуарно-статическая действительная структура, не область успокоившейся деятельности, не косное тело ее; нет, речь идет о прямо противоположном — о динамической целостности, энергиях и силах, благодаря идеаторному завершению изваяющихся в структурированные типы деятельности. Сознательно ориентируясь на тот или иной идеал, деятельность сохраняет свою действенность, осмысленность, целостность и становится воспроизводимой, оставаясь производящей.

То, что очерчивается в полноте и целостности сознания понятием идеала, в совращенной, метонимической[10] форме часто
выражают в терминах аксиологических и нормативных. И в самом деле, говоря “идеал”, мы подспудно подразумеваем и нечто, имеющее очевидную ценность, и нечто неотвратимо должное. Однако ценность, категорируемая как необходимость по отношению к модальной парадигме в целом и завершающему ее идеалу, очевидно, частична. Классическое понятие идеала полнее и содержательней постклассической аксиологии и деонтики. Модальные характеристики проектирования, с которыми мы познакомились ране, суть не что иное, как неразвитое, скрытое выражение идеаторности проектирования. Аксиологическая аккумуляция установления авторитетности, представление объекта выражающие внутреннее модальное разнообразие прототипного проектирования, и внешняя его сопричастность с критикой и исследованием проявляют предметному сознанию то, что оно не способно знать явно — стянутость проектной деятельности вокруг идеала. В отечественной литературе по теории проектирования уже отмечалась та огромная роль, которую идеаторные проблемы имеют для методологии и организации проектирования [39]. Сейчас мы говорим о той псевдогенетической прямой, которая соединяет неявные модальные характеристики прототипного проектирования и явную идеаторную проблематику обособившегося проектирования. Но как и в рассмотренных выше случаях объективирующей и темпоральной рефлексии, модальная рефлексия не может прорасти прямо из почвы прототипной практики, из ее предметного сознания. Причина тому — модальная неопределенность предметности.
В самом деле, для предметного сознания предметность совпадает не только с осмысленностью, но и с возможностью. Только то, что предметно осмысленно, только то и возможно; и напротив, предметно неосмысленное — невозможно, абсурдно. С другой стороны, вполне понятно и то, что все предметно осмысленное необходимо, а усомнение и орповержение его также переживается как абсурд.

Мы говорим это, конечно, только о сознании, а не о деятельности с ним сопряженной, — действительная деятельность, отраженная в предметности сознания, может выходить за свои пределы, а вот выхода за пределы предметности самим сознанием не допускается в силу его предметной непосредственности. Предметное сознание замкнуто своей предметностью, стянуто вовнутрь к некоему неизвестному центру[11]. В деятельном плане это означает нормативную обязательность действовать согласно предметному сознанию, предметность его полагается обязательной.
Случайное совпадает здесь с невозможным и немыслимым. Внутри предметного сознания нет места невозможному, оно исключено. Поэтому и в науке , и в жизни оно охотно отбрасывает все предметно неосмысливаемые факты, оправдываясь тем, что они не имеют предметно необходимого значения. Установка на сохранение предметности — есть следствие модальной нерасчлененности предметного сознания. В силу этого появляется понятие факта как единицы содержания заведомо осмысленной в рамках данного предмета.

Однако, каким образом сознание может оставаться сознанием, если оно предметно? Дело в том, что оно является предметным не по своей воле. Необходимость предметности проистекает не из сознания, где всякий предмет — это лишь одна из осмысленных возможностей, а из отражения, проявления самовоспроизводящейся действительности, из непроизвольного оестествления, принимаемого в силу непосредственности предметного содержания.

2.4. Функция идеализации, или означения
Функция идеализации деятельности, присущая прототипам, отсылает нас к категориальной оппозиции “конечное/бесконечное” и тем вопросам существования и деятельности, что означается символизмом конечности.
Идеализация — это обусловливание, выявление или вменение условностей в актах бывания и действования, условностей прямо искусственных или уже оестествленных, но некогда сложившихся в опыте действительной деятельности. В отличие от условий, естественных в смысле объективированной внешней зависимости, условности пронизывают жизнедеятельность внутренне, повязаны с нею и образуют ту идеализированную структуру, что определяет протекание разумной деятельности ( [39], стр.472-480, 501-507). С другой стороны, условности как плод идеализации категориально осмыслены, согласно мысли Гегеля, лишь в свете диалектического противопоставления конечного и бесконечного[12]. Причем мы обнаруживаем его не за три девять земель, в той самой парадигме “воспроизводство-трансляция-реализация”, в смысловом пространстве которой рассматривается как прототипноое, так и обособившееся проектирование.

Внимательно присмотревшись к различению процессов трансляции и реализации деятельности, мы замечаем за ним скрытую предпосылку о конечности человеческого существования и деятельности. Берем ли мы только ретроспективные модели, в которых все реализуемое содержание изначально задано, или перспективные, где транслируемое содержание обретается в опыте нормировки; берем ли мы только репродуктивные модели, в которых содержание жизнедеятельности в целом неизменно и лишь выявляются и скрывается или продуктивное, где оно создается в сознательных усилиях человека; берем ли мы персонологические модели, в которых речь идет о личном существовании и действовании, или социологические, где выражено совокупно-общественное его бытие,- всюду, пусть и в разных смыслах, мы находим жизнедеятельность в конечных ее формах. Категория конечности, выражаемая также в предикатах ограниченности, отпредельности, посюсторонности, разрывности, косности и т.п., означает в первую голову несоизмеримость человеческих усилий с богатством совокупного общечеловеческого содержания, движущегося в потоке воспроизводства. Потому, собственно, и различается трансляция культурно фиксированного содержания в историческом времени и реализация его в конкретных ситуациях бывания-действования, что каждый раз осуществимо ничтожно малая часть возможного и что необходим необратимый выбор. И опять-таки сказанным ничего не утверждается о сравнительной ценности культурно транслируемого и деятельно реализуемого содержания. Я лишь указываю на созначность конечной формы с различением трансляции и реализации, чтобы избежать односторонности в дальнейшем, сейчас важно очертить целостность, означенную этим указанием. Точно также не утверждается и бесплодность названного различения: по поводу него следует разобраться, при каких предпосылках оно созначно конечной, а при каких бесконечной формам деятельности.

Что собственно воспроизводится, транслируется и реализуется?
На это простой вопрос есть два существенно различных ответа. Один из них гласит, что предметом этих процессов являются идеализированные значащие структуры (культурные формы, культурные значения, нормы-об-разцы, парадигмы и т.д.), другой, что этот предмет — сама деятельность, поскольку именно воспроизводство и является тем механизмом, благодаря которому она мыслима как целостность. Таким образом за различением трансляции и реализации стоит не только предпосылка конечности существования деятельности, но ее оестествленность: деятельность оказывается (в отличие от бесконечного содержания мышления) оестествленной в материале идеализированных значащих структур, в самих процессах трансляции и реализации и т.д.[13], напротив, отказываясь от их явного различения и замыкая целостность предмета через категорию деятельности, мы отказываемся и от оестествления, и от конечной формы, производя артификацию и прибегая к бесконечной форме. Как видим, модальная парадигма есть то средство, с помощью которого сознательно различается конечная и бесконечная формы.
Задним числом можно сказать, что поток идеализированных значащих структур, движимый воспроизводством, появляется в результате системного оестествления жизнедеятельности и оправдан лишь в меру конечности ее человеческой основы. Напротив, точка зрения деятельности как целого отлична и от преимущественного оестествления, и от систематизации, то есть преимущественного категорирования ее средствами системного подхода. Теперь мы имеем дело с новым созначением категориальной парадигмы системного подхода и категории естественного, с одной стороны, и модальной парадигмы и категории деятельности, с другой. Соответственно, оестествление позволяет рассматривать деятельность в категориях системного подхода, тогда как артификация — в категориях модальной парадигмы, но в обоих случаях речь идет об одной и той же жизнедеятельности, пронизанной идеаторными определениями.

Итак, те условности, о которых мы уже знаем как об итогах идеализации, пересечения конечного-бесконечного, завязаны в один категориальный узел со средствами, как предметами воспроизводства, и способами как предметами модификации; а теория обуславливания (идеализации) стоит в одном ряду с теорией оспособления (модификации) и с теорией опосредствования (воспроизводства), и все они входят в одну предметную область теории упорядочивания (организации).
Замечательно, что системное оестествление деятельности в потоке воспроизводимых значащих структур имеет положительную функцию в отношении конечной человеческой основы жизнедеятельности, функцию ее защиты от дурной бесконечности деятельности, полагаемой отвлеченным мышлением и бесконечной субъективной формой о непроизвольно вменяемой человеку со стороны обособленного рассудка. Эта функция не привлекается нами со стороны, ее существование проистекает непосредственно из относительной самодостаточности потока воспроизводства: поскольку он имеет свой собственный порядок, постольку он противостоит человеку как внешняя, отчужденная от него сила, с которой нужно как-то управляться, осваивая место для осуществления свободной деятельности или устраняясь от чего-то в целях той же свободы. В последнем случае и выступает в силу функция защиты, по своей категориальной форме совпадающая с отношением объективизации; как последнее она может быть описана понятием независимости. Оестествленная в потоке воспроизводства жизнедеятельности, высвобождает человеческую основу от обязательств действования, оставляя ей свободу выбора, как между разными деятельностями, так и между деятельностью и бездействием [14].

Мы рассмотрели круг оппозиций, образующих типологические координаты для функциональной структуры прототипного проектирования. Все они, кроме того, означают друг друга и смысловое пространство данного псевдогенетического состояния, отдельные точки которого далее будут выступать как значения элементов и связей в конструкциях следующего состояния. Все, что может быть раскрыто там в актах выбора и построения, в осмыслениях на целостность и полноту, все это по содержанию уже известно здесь — с той или иной мерой отчетливости и ясности.

[1] Мы различаем отношения соцелостности (= соосмысленности ) и созначности, в частности, по тому, что целостными могут быть смысл и значение, значение и значение, а созначимыми — только значения.
[2] Кстати сказать, в практике отечественного дизайна (равно и в художественном конструировании, и в проектировании) сложилась парадоксальная ситуация на это счет. С одной стороны, значительный объем дизайнерских работ осуществляется с ориентацией на прототипную организацию проектирования, а теория дизайна, с другой стороны, строится исходя из презумпции обособившегося проектирования целостной предметной среды, относящейся к качественно иному уровню организации предметной деятельности. Не приходится удивляться, что до сих пор столь слабы связи между дизайнерскими разработками и теоретико-методологическими исследованиями. Она возможна лишь в случае реорганизации проектного процесса (отказа от прототипной ориентации), а это, в свою очередь, предполагает, что должны быть описаны функции, синкретически выполняемые прототипами, и показано, как они дифференцируются на уровне обособившегося проектирования и в каких предметных средствах они здесь воспроизводятся. Кроме того, сегодня стала очевидной неплодотворность такой методической работы в дизайне, когда методист лишь описывает существующие прототипы и дает средства для их применения. Опыт создания методик художественного конструирования во ВНИИТЭ показал, насколько далеки они от современных проблем и уровня дизайнерских разработок. Причина этих неудач, на мой взгляд, очевидна; проектирование по прототипам, опыт которого пытались “обобщить” авторы известных методик, является додизайнерской формой организации проектирования, и всякое закрепление его — есть шаг назад, в то историческое состояние, когда дизайна еще не было.
[3] Аксиологическая аккумуляция — это накопление, упорядочивание и передача ценностного опыта деятельности. Она может осуществляться в разных фондах; от личной ценности ориентации практика — до обособляющейся критической деятетельности.

[4] Сопряжение семиотических абстракций с системными неоднозначно, и составляет часть проблемы организационно-методологической организации деятельности.

[5] Реальный смысл мотива “бесконечных возможностей” проектирования состоит в том, что он был первой формой сознания обособления проектной деятельности, то есть отделения функции автотрансляции от других ее репродуктивных функций. Абстрагирование этой функции в качестве основной и единственной — вот основа преувеличения по части обособленного проектирования.

[6] По сути дела это понимание предметности ничем не отличается от уже приведенного. Здесь оно только уточняется в отношении категории предметных состояний деятельности, к которой относятся понятия материала, продукта и промежуточных результатов деятельности.

[7] Когда какой-то процесс протекает естественно, то это значит, что в составе культуры существует форма (значащая структура), задействованная в этом процессе и обеспечивающая такое его протекание. Поэтому артификация естественного процесса, т.е. его превращение в деятельности или составляющую ее, предполагает прежде всего выявление этой структуры и нейтрализацию ее оестествляющей функции в отношении данного процесса, а затем уже и собственно артификацию этой структуры, т.е. превращение еее в программу деятельности.
Проблема тут в том, что всякая деятельность имеет источники, подразделяющиеся, соответственно, на пассивные силы, ресурсы и фонды и т.д. и активные — тематические источники. Чтобы нечто артифицировать, все равно придется прибегнуть к каким-то источникам деятельности, т.е. к ее естественной форме.
[8] Как будет показано ниже, именно эти состояния различаются в теории деятельности как искусственное и естественное, соответственно.

[9] О понятии схематизма сознания и противопоставления классического и постклассического схематизмов как средствах историко-философской рефлексии см.[125]. Названный принцип тождества имеет место в классике силу не только для модальной парадигмы, но и для других категориальных систем.

[10] Метонимия — семантическая операция, посредством которой нечто, ранее категориально представленное как целое, затем представляется как часть; но присем предполагается сохранение представляемого содержания. Это одна из наиболее распространенных категориальных трансформаций.

[11] Радикальным вариантом сказанного является распространенное мнение о том, как должен ученый относиться к данным науки. Долг ученого, считал В.И.Вернад-ский,- принимать за истину все то, что достигнуто сейчас во всех областях науки, особенно если сам он этими областями не занимается ( абсолютное доверие к предмету ). Если не допускать для предметного сознания никакого выхода за свои пределы, а считать, что все развитие предметности есть итог соприкосновения деятельности с миром (саморазвитие действительности ), то так оно и должно себя вести.

[12] Наличное бытие, взятое ближайшим образом лишь со стороны его бытия или утвердительгости, обладает реальностью и, следовательно, конечность также ближайшим образом выступает в определении реальности. Но истину конечного составляет, наоборот, его идеальность. И точно так же бесконечное рассудка, которое ставится им рядом с конечным, само есть одно из конечных, есть неистинное, идеализированное … Реальность и идеальность обычно рассматривают как два определения, противостоящие друг другу с одинаковой самостоятельностью, и, согласно этому, говорят, что кроме реальности есть также и идеальность. Но идеальность не есть нечто, имеющееся вне и наряду с реальностью, а понятие идеальности, несомненно, состоит в том, что она есть истина реальности, т.е. реальность положения как то, что она есть в себе, сама оказывается идеальностью … Идеальность обладает содержанием лишь будучи идеальностью чего-то; но это нечто не есть голое неопределенное “это” или “то”, а есть определенное в качестве реальности наличное бытие, которое, фиксированное в его “для себя”, не обладает истинностью ([26], стр.236-237).

[13] Пока мы лишь констатируем отнесенность оппозиции “конечное/бесконечное” и действительности воспроизводства, не касаясь определенных типологических характеристик его. Так, романтики, воплотив в своем мировоззрении новоевропейскую традицию бесконечной субъективности, символизировали бесконечностью положительную определенность человеческого бытия, противопоставляя ей надоедливую отрицательность, серость конечного (сущность — бесконечна, явление — конечно). Напротив, в экзистенциализме именно символом конечности идентифицируется подлинно человеческое, жизненное бытие в мире, а наличный фон бесконечности указывается во объяснение абсурдности существования и неразрешимости действования. Здесь мне важно, что оппозицией “конечного/ бесконечного” означается проблематика опыта подлинности, относящаяся к теории превращенных форм сознания и деятельности.

[14] Для всего универсума жизнедеятельности сказанное можно выразить в виде принципа независимости живой основы человека от деятельности, очерчивающего область его внутренней свободы.

Поделиться в соц. сетях

Опубликовать в Google Plus
Опубликовать в LiveJournal

Добавить комментарий