PROMETA

Похвала букве

«В действительности все не так, как на самом деле»

(Станислав Ежи Лец)

Будучи человеком книжным, я давно заметил, что качество моего чтения сильно зависит от шрифта, которым набрана книга, и от верстки ее страниц. Эта зависимость возросла, когда вместе с компьютером появилась возможность выбирать шрифт, наиболее отвечающий моему текущему состоянию сознания.

Письмо и чтение по происхождению своему занятия ритуальные. Следы этого происхождения сохранились до сих пор. Они особенно очевидны в практике медитативного, то есть медленного, понимающего чтения. Желательное течение такого чтения, как впрочем и письма, – непреткновенный процесс понимающего восприятия от начала текста до конца. Чем текст сложнее и оригинальнее, тем чаще попадаешь в состояние замешательства (непонимания, несогласия, скуки, наконец).  А поскольку основная установка заинтересованного читателя, самостоятельно выбравшего текст, — доверие к его правильности, совершенству, причины каждого замешательства приходится искать в себе самом.

В книжной традиции налицо два приема выхода из этого малоприятного положения: ссылка на какой-то источник (чаще всего на иной, заведомо более авторитетный текст или автора), и сноска, в которой мы обещаем себе продумать возникшее затруднение в будущем, тем самым превращая его в проблему для себя (а нередко и для других).

В психопрактике чтения/письма сноска  — это обращение к той или иной психической реальности нашего сознания, чаще всего к одной из наших психо-коммуникативных компетенций, например, к способностям воображения, представливания, понимания, мышления и т.д. А, в конце концов, к томужизненному миру, в котором мы обитаем, и к той жизни, что протекает внрутри и  сквозь нас самих.

Таким вот образом я пришел к осознанию, что алфавит и шрифт, шрифтовая и модульная тектоника страницы, как и всякой иной поверхности, — любой размерности и кривизны, — творчески значимы для меня. Ну и что, подумаете Вы, мало ли что для кого значит? Ведь существенно лишь общезначимое! Если и так, то только не в искусстве и не в дизайне, где авторские концепции ценятся ничуть не менее, чем школьные или направленческие!

И все же жанр моего выступления подчеркнуто авторский, и потому я расскажу о нескольких – очных и заочных — встречах с замечательными людьми, которые помогли мне по своему разобраться с причинами своей алфавитно-шрифтовой зависимости.

Книжный художник Борис Журавский объяснил мне, почему книжная страница в зрительном поле читающего человека подсознательно воспринимается нами как человеческое лицо, смотрящее на нас.

В своем объяснении Борис Журавский отталкивался от физиологических представлений о структуре зрительного поля. Теперь, — исходя из психопрактических соображений, — я считаю, что в основе этого виртуального эффекта лежит глубинная связь сознания, как такового, с личностью человека. То есть бессознательное стремление к персонификации всего, что в той или иной мере доступно нашему сознаванию (awareness). С предельным размахом эта устремленность была реализована в искусстве барокко, откуда нами унаследована аллегория.

Режиссер и богослов Евгений Шифферс в беседах с известным индологом Александром Пятигорским высказал предположение о том, что все алфавиты происходят от тех графем, что мы непроизвольно наблюдаем в образах «тонкого сна», в минуты между бодрствованием  и глубоким сном.

Ничего удивительного: ведь функция тонкого сна в том и состоит, что в нем грань между сознанием и предсознанием максимально проницаема не только для спонтанных импульсов внутренней жизни, но и пространственной тектонике ее.

Удобной метафорой этой стороны тонкого сна может служить стандартная заставка Stars в системе Windows. Если выбрать для себя подходящую скорость движения звезд, их размер и количество, легко поймать момент, когда взгляд твой обращается не на поверхность экрана, а вглубь звездного неба. И возникает эффект свободного полета в за-экранном пространстве!

Замечательный русский писатель Сигизмунд Кржижановский в повести «Клуб убийц букв» поведал о воображаемой писательской игре, позволявшей анонимным сочинителям совсем обходится без букв. Собираясь по субботам на очередное заседание, участники по очереди излагали устно выбранный ими сюжет, по ходу дела меняя его, но – по взятому обету никогда не записывали. Видимо, следуя древнему поверию, что «буква мертвит».

20-е годы, когда написана повесть, было временем сильного проектного авангарда; временем, как позже выразился Томас Мальдонадо, «надежды на проектирование», осознания самоценности проектов, как таковых, и обмена проектными замыслами безотносительно к их реализации. Эту вот фазу развитияпроектной культуры на мой взгляд и выразил Сигизмунд Кржижановский в своейантиутопии.

Радикально иной взгляд на письменность представлен Жаком Деррида в его трактате «О грамматологии». Утверждая, что письмо, а стало быть, и алфавит, исторически предшествует звуковой речи, автор прочертил новую, весьма амбициозную перспективу исследования алфавитного письма.

Сильным, на мой вкус, является его суждение о том, что основополагающей функцией письма – это уплотнение и артикуляция нашей способности мыслить, придавать ей ритм и энергийную упругость, а тем самым и целенаправленность.

В сущности это был разговор о чувственности, хотя и на материале буквенно-шрифтового эйстезиса. И закончу свою работу библиотекаря словами Жака Рансьера из его книжицы «Разделяя чувственное» (Jacques Raciere. Le partage dusensible): «освобожденное от своих обычных связей чувственное населено инородной силой, силой мысли… (но это особое) знание, трансформированное в незнание, логос, совпадающий с неким пафосом, … чувственное, ставшее чуждым самому себе, стало местопребыванием мысли …которое и сформировало первоначально эстетическую мысль».

Иосиф Бродский закончил «Похвалу скуке» похвалой строчной букве. Признаюсь, наконец, что и у меня среди букв есть своя избранница, об исчезновении которой искренне сожалею: это 33-я буква глаголицы под именемшта. Впрочем, как однажды выразилась Мелания Кляйн, «хороший объект – это всегда отсутствующий объект»!

Сведя эти впечатления вместе, я хочу – с доступной мне внятностью – выразить свою убежденность в том, что книга, страница, строка и буква навсегда останутся верными и надежными опорами нашей разумности и человечности.