PROMETA

СМЕРТНАЯ ПАМЯТЬ СРЕДИ ПРАКТИК ЛИТУРГИЧЕСКОГО БЛАГОЧЕСТИЯ

Мы только что вернулись с поминальной службы Новомученникам и Исповедникам Российским, где – в рамках посильного каждому из нас литургического благочестия – все для нас все уже состоялось, что должно было состояться [1].

Теперь в стенах Московского государственного университета, иного по своей корпоративной природе социального института, чем Церковь. Мы те же самые, но в другом месте. Там мы исповедали свою веру, здесь будем свидетельствовать ее плоды в меру своей наличной духовной и умноделательной развитости.

Там, у Поклонного креста, мы не только ужасались о содеянном насилии над исповедниками нашей веры, но и скорбели о том, что в час своего мученичества были они лишены литургической поддержки и того утешения, что сопутствует смертному часу человеков, когда последование Панихиды свершается нам нами.

Там нас поддерживало сознание того, что сам Господь Иисус Христос, возглавитель церковно-соборного, жизне-за-смертного Целого Церкви, принимал молитвы и души праведные их в свои Руки. Здесь мы обращаемся мыслью не только к тем, кто – в ту или иную меру включенности в церковно-соборное Целое – готов исповедать свою верность крови Новомученников, а ко всем согражданам нашим, не лишенным хоть толики благочестия, пусть только светского, гражданского.

И потому бремя доказательств, до-показывания и до-сказывания Истин нашей веры лежит на нас, здесь взявшихся свидетельствовать о них.

А важно это также и потому, что тема памяти и забвения, памяти и примирения, памяти и прощения, заботит сегодня не только членов церковно-соборного Целого Церкви, но многих совестливых и не-без-памятных людей, семей, целых народов и конфессий, — всех, кого коснулась «мерзейшая мощь» Застенка, который, — по слову Анны Ахматовой, — хотел быть одновременно всесильным и невидимым.

Выступая здесь, в ведущем Университете страны, хочу сослаться на слова, — известного филолога, поэта, почетного доктора богословия Московской Духовной Академии  О. А. Седаковой: Общество (по церковнославянски «жительство»), «каким его видит и выражает в своей литургической и молитвенной практике Церковь, состоит из живых и умерших…
Мысль об устройстве земного социума была бы не полна, если бы она не имела в виду этой невидимой части, умерших, их непрерывной их непрерывной связи с живущими, их включенности не только в настоящее, но и в будущее, — в земное будущее … в движение истории к будущему» [2] (с. 278).

Это справедливо и в том смысле, что «молитвенная память и дела живых, как мы верим, помогают усопшим в их посмертном бытии, и, с другой стороны, память и участие ушедших (с особой очевидность, святых…) сопровождают жизнь живых».

И более всего это существенно в том отношении, что само соединение живых и умерших в одном общении требует от нас другой мысли о жизни и смерти, другого разделения на «живое» и «мертвое». То, что остается живым, о вечной памяти чему просит поминальная служба, вовсе не покрывает жизни в ее эмпирическом объеме … не совпадает с «памятью потомков», земной славой. Если ушедшие не мертвы, то и живые не окончательно живы. …
Но самая существенная новизна христианской темы «вечной памяти в том, что полнота жизни и умерших, и живых ожидает в будущем («жизнь будущего века»). И если живым что-то нужно от ушедших, то и ушедшие чего-то ждут от живущих» (с.279—280).

Привожу эти слова с очевидной оговоркой: требование «другой мысли о жизни и смерти» относятся как раз к нашему долгу свидетельствования миру, обществу людей. И в этом смысле смею утверждать, что долг гуманитарно-внятного выражения Истин веры, поиск адекватной им ценностной риторики составляет важную часть социального служения Церкви. Фактически работа в этом направлении ведется уже православными исследователями, публицистами и журналистами. Но не говорит ли опыт общественной полемики вокруг школьного курса «Основ православной культуры» о том, что в деле церковного общественно-просетительского служения мы находимся в начале этого пути?

Особо сегодня стоит коснуться вопроса об «образах будущего» — будущего мироразвития, будущего России и места Церкви в ней. Поиску и построению образов будущего сегодня посвящены усилия футурологов, стратегистов, писателей фантастов и создателей экранных фэнтази. Не чужды им и авторы православно-ориентированных концепций русской цивилизации и Русского мира.

Вспомним, однако, есть ли место в этих поисках непрерывной связи живущих с умерших, ее включенности в будущее, — в земное будущее … в движение истории к будущему? Место безусловно есть, но пока слабо возделанное!

Направляясь к нему, надо принять во внимание, что церковно-соборное, жизне-за-смертное Целое входят, помимо живых и умерших, еще и не рожденные, будущие поколения.

В Молитве преп. Силуану Афонскому поется: «О преподобный угодниче Божий отче Силуане! По благодати, тебе от Бога данной, слезно молится о всей вселенной – мертвых, живых и грядущих – не промолчи за нас ко Господу…» (Преп. Силуан и его ученик архим. Софроний.- Клин: Фонд «Христианская жизнь», 2001. — С. 266).

А в Кратком житии его сказано: «После опыта адских страданий, после указания Божия: «Держи ум твой во аде», для старца Силуана было особенно характерным молится за умерших, покоящихся во аде, но он молился также и за живых, и за грядущих» (там же, с. 23).

И хотя «Бог невидим в той культуре, которая устанавливает себя в добровольной автономности (т.е. в секулярной культуре), при этом Он не отсутствует в ней, но сокрыт Своем непостижимом терпении и смирении» (Прот. Александр Геронимус. Откровение преп. Силуана // Там же, с. 54.). Согласится с этим суждением покойного протоиерея, значит признать, что культура открыта продуманному свидетельскому слову: тому, которое уже сказано, и тому, которого мы ждем и ищем.

Если вспомнить, что православная иконография Софии Премудрости Божией типологически сопоставима с иконографией Богородицы Девы Марии, то Благовещение, как благая весть о Рождестве, будет также и молитвенно-литургическим указанием в сторону православной евгеники, то есть искомого учения о главном семейном деле – зачатии, вынашивания и рождения детей наших.

Известно сколь беспомощно обезбоженное родительство в миру! Сколь малая подмога а тоске по утраченным семейным ценностям, мыслимым по меркам мирской аксиологии!

Значит, разговор о семье нам нужно вести не в языке наличных в миру семейных ценностей, а опять-таки начинать говорить о родительстве, отцовстве и материнстве, детстве и отрочестве языком литургического благочестия и богословия. И о воспитании, как об умном делании, неотемлемой частью которого, согласно святителю Григорию Паламе, является «вразумление чувств».

Речь, стало быть, снова идет об исполнении полноты Нового Завета, в той его части, которая обращена к нам, «зде живущим», но алчущим «жизни будущего века».

Возвращаясь к Панихиде, отслуженной у Поклонного Креста на символическом месте упокоения Новомученников и Исповедников Российских, никак нельзя не вспомнить, что этом году отмечается 90-летие прискорбного события насильственной – и умышленной! – гибели Государя Императора Николая II, Государыни Императрицы Александры, «с чадами и домочадцами».

И хотя смерть, по меткому слову Е. Л. Шифферса, предпринявшего собственное расследование обстоятельств Царской Семьи, — является «мученичеством для всех», трагическая судьба прославленой во святых Семьи навсегда останется в нашей соборно-церковной и всенародной засмертной памяти. И не в последнюю очередь как прообраз ясно сознававшегося и ответственного родительства, вразумленного опытом твердой Веры и искренней Любви.

Позвольте мне закончить свое выступление словамиМолитвы за отца и за матерь умерших из «Псалтыри с возследованием XVII в.»:
«По редкости этой молитвы, — писал опубликовавший ее архим. Леонид, — запечатленной глубоким чувством любви и веры, и считая оную произведением русским…: Боже, приемый жертву Авраамлю и презревый на всесожжение, и явлей Анну пророчицу, Самоила ради! Приими добрая родителя отца и матерь. Помяни, Господи, слезы. Помяни, Господи, возды­хание. Помяни, Господи, яко восхотеста разлоучитися от ме­не в веце сем. Но за доение и воскормление и слезы и воздыхание и разлучение еже от мене, — радости вечные сподоби их. Не сведи их, Господи, от скорби в скорбь, от печали в печаль, от сетования в сетование. Но за жертву родивших и принесших тебе, Господи, мене недостойного раба твоего (имя рек) Царствию небесному сподоби их. Яко благословися и прославися пречестное и великолепное имя твое, Отца и Сына и Святого Духа, ныне и присно и во веки веков, аминь».