БЕСЕДА ОБ АПОКАЛИПТИЧЕСКОЙ СИМВОЛИКЕ

Автор: Генисаретский О.И.
Источник публикации: Архив автора

Повод

Почему я занялся этой тематикой? Повод был случаен – я столкнулся с целым рядом статей и книг по неоапокалиптике. Психотерапевты, культуроведы, политологи и прочие специалисты на Западе довольно активно обсуждают сейчас факты резкого подъема, как они считают, настроений, связанных с осознанием возможности ядерной катастрофы, с открытием того, что человечество в целом смертно, как это довелось услышать вчера по телевизору в «Философских беседах».
С одной стороны, считается, что в западных условиях позитивистского, утилитаристского и поликонфессионального общества атомная бомба является стимулом обращения сознания к подлинной реальности. Возможность катастрофы генерирует живой, искренний аффект опасности, и тем самым возрождает традиционную религиозн0-апокалипсическую образность. Возникло даже такое понятие «ядерного воображения». Надо заметить, что мотив этот весьма двусмысленен: совсем не обязательно приближать человечество на грань последней катастрофы, чтобы пробудить в нем чувства добрые. Но с фактической стороны они правы, и нет оснований им не доверять, тем более, что целый ряд приводимых данных носит объективный клинический характер.
С другой стороны, известную опасность представляют и сами апокалиптические образы, которые могут способствовать деструктивным акциям.
Итак повод был таков: регенерация апокалиптических настроений и восстребованная в связи с ней  возможность некой культурной терапии. Ясно, что речь может идти не только о ядерном воображении. Генная инженерия и возможность генной катастрофы, СПИД и иммунная катастрофа, экологическая катастрофа, опасность которой порождает в частности образы экологической живописи и т.д. В открытой культуре такого давно не было, чтобы сознание опасности возможных катастроф становилось культурообразующим фактором.

Проблема

Когда я прихожу к такой редакции вопроса об апокалиптической образности, сразу вспоминаю философского героя Платона, именуемого Стражем, главным качеством которого было как раз развитое чувство опасности. А отсюда один шаг до Апокалипсиса. Страж в праобразе своем – охранитель, воин. Главный герой Апокалипсиса – Побеждающий. И весь образный строй, символика Апокалипсиса – воинская: всадники, ангелы с воинскими атрибутами и т. д. Символика воина-победителя присутствует и в церковном сознании: на большой просфоре и на архиерейском кресте начертано Ника. В то же время в сложившейся литургической жизни победительному воинскому  аспекту церковного сознания места оставлено крайне мало. И вообще, если вспомнить об основной интонации, с которой большинство посещает храм, то это будет психологическая установка на катарсис: после всех тягот жизни, её суеты сует человек попадает в среду высокой словесности  образности, и обнадеженный, подкрепленный (правда, чисто душевно) покидает храмовое пространство
С другой стороны, в церковном сознании превалирует ментальный, осознавательный аспект  истолкования всего происходящего за литургией. Не об этом ли свидетельствует сегодня повышенное  внимание к символике храма? И в новой богословской литературе прежде всего рассматривается связка «святости  и  гениальности» (религиозного творчества, искусства и т.д.) Другая же связка – «святого» и «героя» практически остается за бортом.
Я же хочу обратить внимание на то, что в христианстве весьма значимые символы Царства Божия и Царственного.  На самом же деле, это две части единого, — центрального для христианства символа, — одна часть которого указует на Царственное начало человеческой природы, – волю, а другая – на Священническое начало, на ум и/или сознание.
Точно так же устроен и спаренный, относящийся уже к светской культуре символ «чести и славы». Честь в этом символе соответствует волевому, воинскому, управленческому служению человека, тогда как слава – священническому (святительному и просветительному).Что касается  воинско-управленческого служении, то оно в нашем богословии, и в литургической практике выражено до странности слабо. В этом и состоит символическая проблема при попытках понять смысл и значение воинской символики Апокалипсиса.
Конечно, не должно делать крен в обратную сторону – речь идет лишь о восполнении, о синтезе – вторая, Священническая  часть христианской символики  этом подразумевается самим ходом литургии, участвующими в ней «символическими персонажами».

Условия обсуждения

Теперь необходимо сказать несколько слов об условиях обсуждения этой проблемы, которые связаны с тем, что Апокалипсис – канонический текст, который, однако, не рецитируется в хрмовой литургии, на что на прошлом собеседовании нашем обратил внимание Н.Ф. Гуляницкий. Таким образом, это текст прикровенный, и естественно задаться вопросом об условиях и даже праве толкования такого текста светским лицом.
Прибегая к известной оппозиции, сформулированной П.А. Флоренским, будем рассуждать, стараясь точно соблюдать грань между культом и культурой. Считая, что культура – это пространство свободы совести, будем оставаться в этом пространстве, т.е. говорить только о символическом строе образов, лишь доходя до тайноводческих, тайносмысленных пределов, но не переступая их.
Я вижу несколько условий и возможностей такого толкования.
Первое связано с особенностями исторического сознания, проявившегося в Апокалипсисе. Ясно, что это пророческий текст – о последних временах истории. И в то же время ясно, что в нем дана развернутая картина последних времен. Известно также, что есть запрет на разгадывание времен и сроков. И уже один этот запрет делает сомнительной возможность вольного толкования текста Апокалипсиса.
Для того, чтобы справиться с этой апорией, нужно представить себе особенности историзма тех времен: исторический процесс мыслился не в развернутой последовательности событий (и их временных связей) а таким образом, что в процессе выделяются особые точки – «начала» и «концы», «альфы» и «омеги»… Я утверждаю, что для этого типа исторического сознания последние времена – это способ осмысления истории в целом. Буквально толковать запрещено о временах и сроках, то есть о календарных датах. Но это не отменяет потребности ведения завершающего времени, как определенной структуры исторического сознания. Для пророческой историософии характерен такой принцип: раз время устремлено вперед, то оно целиком отображается в этом неопределенном будущем, как в зеркале.
Апокалиптическая образность отражает всю историю как целое, и в этом смысле никаких запретов на толкование нет. С одной только добавкой: нужно помнить, что эта историософия, как я дальше постараюсь показать – литургическая.
Когда регенерируются апокалиптические чаяния? Давно уже стало очевидным, что каждому историческому времени свойственно свое чувство истории, что есть античный, средневековый или возрожденческий историзм, романтический или классицистический историзмы . В истории  много разных историй, – по типу, по структуре исторического времени, — и события в них развиваются взаимосвязанно, полихронно. С этой точки зрения апокалиптика – присутствие в каждом настоящем моменте времени конца времен, как такового.
Апокалиптика – символически идеализированный предел, сюжетно-образная возможность истории. И она же – реальность жизни и переживания, осмысляемая с помощью этой символически-идеализированной картины. Оживление апокалиптических настроений есть свидетельство распространения живого, вочеловеченного, но  расширенного чувства истории, для которого символические образы Апокалипсиса становятся обыденно-настоятельной реальностью.              .
Как возможна культурная терапия на базе апокалиптической образности? Образы эти выполняют объясняющую функцию, благодаря которой диффузное чувство опасности приобретает отчетливость. При этом оно не только объективируется, но и приобретает и яркую ценностную, личностно-родовую определенность. В его образном пространстве заключен большой объем свободной психической энергии, которая рвется наружу и непременно должна быть использована в некотором направлении.
Собственно говоря, в этом и состоит, — согласно  П.А. Флоренскому, — главная функция культурной и церковной образности:  высветление. Он писал о ритуалах вообще, и о богослужении в частности: «Надгробное рыдание творяще песнь «аллилуиа»… Вот изречение, в котором можно видеть характерное самосвидетельство культа… Это ведь значит: претворяюще, преобразующе свое рыдание при гробе близких… в победно-радостную хвалу Богу… Нечеловеческая, беспросветная, непреображенная тьма отчаяния делается человечною, когда осветляется, когда преображается…»
Перейдем теперь к рассмотрению самого «Апокалипсиса». Я выделяю в нем четыре структурные части.

Часть первая

Это глава 1 – 3. Дело происходит на земле — на о. Патмос, в День Господен, т.е. в воскресенье, когда, как известно, верные сходились на литургию. Поэтому имплицитно я предполагаю, что сюжетно-иконические события происходят в пространстве и времени литургии, и в Духе, конечно. В этой части текста изображается историософский сюжет, с очень конкретной географией: Ефес, Смирна, Пергам, Фиатра, Сардис, Филадельфия и Лаодикия – города в Малой Азии. Когда толкуют Апокалипсис, часто обращают внимание именно на это – географическую конкретность и историческое состояние Церквей в этих конкретных городах. Я же утверждаю, что дело здесь не столько в исторической и географической конкретности, сколько в том, что через историософский сюжет здесь дано наставление в искусстве побеждать. На примере каждой из этих церквей формулируется та или иная воинская доблесть, и указуется, какая благодать соответствует каждой добродетели. А все вместе они характеризуют лик Побеждающего.
Обращаясь к каждой из семи церквей, Ангел каждый раз именует себя по-разному, упрекая церкви в прегрешении против разных добродетелей он формулирует эти добродетели и соответствующие им дары.
1. К Ефесской церкви он обращается как «Держащий семь звезд в деснице своей, ходящий среди семи золотых светильников». Упрекает же Ефес в том, что тот «оставил первую любовь свою», т.е. упрекает в измене, в неверности. Совершенно ясно, что верность  – первая добродетель. Тому, кто ее соблюдет – «побеждающему дам вкусить от древа жизни, которое посреди рая Божия» (2:7).
2. К Смирне он обращается как «Первый и Последний, который был мертв, и се жив». Призывает не бояться ничего до смерти, т.е. призывает к стойкости. Тому, кто не боится умереть, обещается воскресение: «побеждающий не потерпит вреда от второй смерти» (2:11), которая будет в день Страшного Суда.
3. К Пергамской церкви обращается как «имеющий острый с обеих сторон меч». Заповедует им, «чтобы они не ели идоложертвенное и не любодействовали», так что третья добродетель –чистота». Побеждающему дам вкушать сокровенную манну, и дам ему белый камень и на камне написанное новое имя» (2:17), т.е. по представлениям того времени – подлинную сущность.
4. К Фиатирской церкви обращается как «испытующий сердца и внутренности» (2:23), «у которого очи – как пламень огненный, и ноги подобны халколивану» (2:18). Предостерегает от попустительства лжеучениям, т.е. от хулы на Духа Святого. Тому же, «кто побеждает и соблюдает дела Мои до конца, тоу дам власть над язычниками» и «звезду утреннюю», звезду надежды.
5. К Сардийской церкви обращается как «имеющий семь духов Божиих и семь звезд»» (3:1). Призыв к Сардису: «Бодрствуй и утверждай прочее близкое к смерти». В качестве дара – «белые одежды» и сохранение в книге жизни (3:5).
6. К Филадельфии обращается как «имеющий ключ давидов» (3:7) и хвалит за сохранение словатерпения. «Побеждающего сделаю столпом в храме» (3:12).
7. К Лаодикийской церкви обращается как «свидетель верный и истинный» (3:14). Упрекает: «ты ни холоден, ни горяч» и призывает: «будь ревностен» (3:19). Советует «купить у Меня золото, огнем очищенное», что является высшим духовным символом, и в качестве дара обещается высшее – «сесть со Мною на престоле Моем» (3:21).
Таким образом, всякий, кто последовательно обретает сформулированные семь добродетелей, по крайней мере, в рамках литургического реализма становится Побеждающим. Основная тема этого наставления укрыта в историософский сюжет – и это очень важно: христианин как духовный воин пребывает в истории и совершает в ней спасительные деяния.
Известная книга Н. Афанасьева «Церковь Святого Духа» проникнута  пафосом противопоставления священства и мирян, клириков и лаиков. Как считает автор её, из полноты церковной жизни миряне будт то бы выпали, и оценивает это обстоятельство как псевдоморфозу. Но мне кажется, здесь налицо явное преувеличение, если не заблуждение. Потому что латинское «лаикус» этимологически означает «доблесть» и «воинство»; «светскость», мирское по сути совершенство, изощренность жизни; юридически – властный ранг князя;  и просто по человечески -мужественность . В недавнем исследовании Б.И. Калыгина по языку древнеирландской поэзии рассматривается ирландский вариант этого слова. Там «лаех» первоначально употреблялся в языке права для обозначения светских феодалов, основным занятием которых было воинское служение. Таким образом, «лаики» — это не миряне в нашем смысле, не мещане, которые приходят в храм в качестве прихожан. Лайки и клирики — та же пара типологически противопоставленных понятий, что и «Царство Божие, и Царственное Священство. Войн и духовное лицо, Князь и Епископ, Царь  и Патриарх — только вместе они образуют искомую полноту.
В структуре литургии все же присутствуют некоторые элементы воинского начала. В херувимской песне «дориносима» сохраняется без перевода, что означает «копьеносима». Иногда это связывают с особенностью византийского императорского ритуала. В действительности, я полагаю, это элемент похоронного воинского обряда, когда убитого героя несли на копьях и на щите. Великий Вход — это вход в смерть, в загробное царство. Это пасхальное утверждение Христа как Царя и как Воина, Победителя Ада,  поскольку царь – и есть воин.
И первая часть Апокалипсиса кончается обещанием поставления  на Престол, венчанием на Царство. Побеждающий воин должен быть признан в своей победе и получить высшее воинское звание Царя.

Часть вторая

Она начинается как раз с Престола на небе. Тайнозрителю говорится «Взойди сюда, и покажу тебе, чему надлежит быть после сего» (4:1). Эта часть охватывает 4 — 14 главы.
В этой части производится снятие печатей с книги, что означает, как я понимаю, ее чтение. Этих печатей тоже семь, и можно проследить некоторое сюжетное соответствие первой части. Я оговорюсь: не хочу сказать, что здесь будет строгое соответствие каждого члена другому. Но тем не менее сам тайнозритель ввел эту семиричную структуру для подчеркивания сюжетной процессуальности происходящего, и видимо, это было для него существенным. Тождества элементов здесь быть не может – иначе они были бы просто не нужны, но некоторую сюжетную аналогичность проследить можно.
1. При снятии первой печати появляется конь белый  и на нем всадник «победоносный, чтобы побеждать» (6:2). Причина непобедимости Победителя прозрачно соотносится с добродетелью верности.
2. При снятии второй печати появляется конь рыжий, и «сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали» (6:4), т.е. способность смертоносности. А транее в тексте, относящемся ко второй добродетели, речь шла о стойкости до смерти.
3. Конь вороной и всадник, имеющий меру, которой он отмеряет зерно, ячмень, елей и вино. А там говорилось о манне и мотиве пищевой чистоты.
4. «Конь бледный и на нем всадник, которому имя смерть; … и дана ему власть над четвертою частью земли» (6:8). А там говорилось о власти над язычниками.
5. Пятая печать – «под жертвенником души убиенных за слово Божие». А там была добродетель бодрствования и говорилось об утверждении близкого к смерти. Поскольку бодрствование противопостоит отчаянию – здесь души убиенных показаны как превозмогшие это отчаяние . Там достойные «будут ходить со мною в белых одеждах» (З:4), и в качестве дара Побеждающему обещаются белые одежды (3:5), здесь даны «каждому из них одежды белые» (6:11).
6. При снятии шестой печати «произошло великое землетрясение» (6:12), и «всякая гора и остров двинулись с мест своих» (6:14), ибо «кто может устоять?» (6:17) – там, в первой части, побеждающему обещано сделать его столпом в храме, незыблемо стоящего, на котором напишется «имя града Бога Моего, нового Иерусалима» (3:12).
7. По снятии седьмой печати  «сделалось безмолвие на небе» (8:1), Он победил, и наступает молчание, пауза, а затем начинает развиваться новый сюжет: ангел держит «золотую кадильницу», возлагает «фимиам на золотой жертвенник, который пред престолом» (8:3) – там также был мотив золота (3:18) и Престола (3:21).
В начале этой части всадники еще только выходят на арену эсхатологического действа, и их как бы представляют: вот конь рыжий «и сидящему на нем дано взять мир с земли», но еще не описывают того, как это происходит. Этот своеобразный парад – тоже элемент воинского ритуала.
Теперь появляются семь Ангелов, имеющие семь труб, и снова последовательно актуализируется то, что соответствует смыслу добродетелей.
1. Первая труба производит «град и огонь», и «третья часть дерев сгорела, и вся трава зеленая сгорела» (8:7). В сюжете, посвященном первой добродетели – «древо жизни» посреди Рая. (2:7).
2. Вторая труба — огненная гора низверглась в море, «и умерла третья часть одушевленных тварей» (8:9). Раньше шла речь о стойкости, преодолевающей смерть, и о рыжем коне смертоносном.
3. Третья труба отравляет «звездою полынью» источники вод, «и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки» (8:11). Ранее была «чистота», противоположная «скверне» в мотиве еды и вина.
4. Четвертый Ангел вострубил и поразил «третью часть звезд», а там у нас была «звезда утренняя» (2:28).
5. Пятая труба отворяет кладезь бездны, из которой выходит саранча на землю и мучает людей выбывая отчаяние: «люди будут искать смерти, но не найдут её: пожелают умереть, но смерть убежит от них» (9:6). А раньше говорилось о бодрствовании при близости смерти, и о том, чтобы не отчаиваться.
6. Шестой Ангел вострубил, и всадники несут язвы, огонь, дым и серу вместо Нового Иерусалима.
7. Звучала седьмая труба  «и раздались на небе громкие голоса, говорящие: царство мира соделалось Царством Господа» (11:15), что соответствует восседанию на Престоле.
Как только устанавливается Царство, начинается очень существенный и многозагадочный сюжет: знамение Жены, облеченной в солнце, борьба с драконом, и в конце говорится, что ныне «настало спасение и сила и царство Бога нашего и власть Христа Его» (12:10). Вспомним, что во времена, когда писалась эта Книга, еще не установилось почитание Богородицы. В то же время для всех мужских воинских мистик характерно, что на высших ступенях духовной развитости обязательно присутствует замыкающий женский символ, восполняющий плотскую частичность человека . В тибетском буддизме — это почитание Великой матери, в западном рыцарстве —  культ Прекрасной Дамы. В нашем монашестве, — а монахи сознают себя как воинов Христовы, — служится чин о Панагии, что свидетельствуе о нарочитом почитании Богородицы. На Руси христианство начиналось с храмов, посвященных св. Софии, Успению Пресвятой Богородицы и Покрову Её – сразу с полноты. Хотя в Апокалипсисе имя Богородицы еще не могло быть названо, но в символе Жены, облеченной в солнце, Невесты агнца и вообще Церкви это восполняющее начало прикровенно уже присутствует.
Затем, в 13 главе, разворачивается страшный сюжет: выходят звери, война со святыми…, которая заканчивается ожидаемой Победой.  В 14 гл. Ангел водружается на Сионе и с ним сто сорок четыре тысячи непорочных праведников, которые поют пред Престолом, появляется вечное Евангелие…  и  по существу, на этом вторая часть заканчивается, а дальше будет новое знамение, где снова зазвучит ритм Победы.

Часть третья

Это главы 15-20: «иное знамение». И опять тут семиричная структура: 7 ангелов и 7 последних язв. Структурное подобие подчеркивается еще и тем, что и здесь «море стеклянное» (15:2), подобное тому, что было в начале перед Престолом (4:6), все как бы начинается сначала.
1. Первая чаша – «гнойные раны» на поклоняющихся образу зверя.
2. Вторая чаша — выливается в море и все одушевленное умерло в море (8:9). А ранее — вторая труба низвергала в море гору и умирала третья часть одушевленных тварей, живущих в море (8:5).
3. Третий Ангел выплеснул чашу свою в реки и источники вод: и сделалась кровь (16:4). Ранее звезда полынь отравляла третью часть рек и источников вод (8:10).
4. Действие четвертой чаши: солнце жжет людей огнем, а раньше поражена была третья часть солнца и луны и звезд (8:12).
5. Пятая чаша — помрачение царства зверя (16:10), а ранее отворялся кладезь бездны.
6. Шестая чаша осушает Евфрат, а там были ангелы, связанные при великой реке Евфрате (9:11).
7. Выливается седьмая чаша: «и из храма небесного от престола раздался громкий голос, говорящий: совершилось!» (16:17). А ранее этой позиции соответствовал мотив престола и мотив свершения.

Часть четвертая

Главы 21-22 – «главы блаженства». «И увидел я новое небо и новую землю». «Побеждающий наследует все» (21:7).
Тут появляется еще одно важное созначение: «и Дух и невеста» (22::17). Дело в том, что в Апокалипсисе нет не только богородичной темы, но и темы троичности: богословие Духа Святого еще не пророслов теле церковного сознания. Созначение Духа и невесты соотносится с некоторыми толкованиями, где говорится о женской природе Духа Святого.

Литургия верных — наука побеждать

То, что Апокалипсис посвящен Побеждающему, теме Победы — теперь, я надеюсь, очевидно. А как это связано с литургией? Дневной богослужебный цикл начинается с вечерни, когда вспоминается начало времен. Кончается цикл литургией верных, т.е. концом времен, Апокалипсисом, молитвенным восхождением к Престолу Господню и … возвращением в мир сей. Этот сюжет литургии верных особенно наглядно выражен в благодарениях: спускаясь от Престола, мы сначала благодарим Господа, потом Божью Матерь с силами небесными, на следующей ступеньке – Патриарха, затем своих архиереев – мы как бы спускаемся, говоря словами св. Дионисия Ареопагита. последовательно по степеням Небесной и Церковной Иерархии,  заканчивается литургия, поворачиваемся к выходу из храма… И что мы, как правило, видим на западной стене?  Страшный Суд!
Я обращаю внимание на тот реальный момент, когда мы видим его в литургическом процессе – при выходе в мир. Литургия верных – наставление в науке побеждать, пользуясь слогом А. В. Суворова. А вернее сказать – в искусстве побеждать. «Горе имея сердца», мы проходим все эти ступени Небесной иерархии, поднимаемся к Престолу (как воин, возвратившись с поля боя, подходит к главнокомандующему за наградой), получаем Дары благодати Духа Святого, обретая умное ведение и духовную силу, энергию, а  опускаясь, шаг за шагом, по Небесной и Земной иерархии, покидая пространство литургической верности, видим то, где нужно проявлять опознанные в умном делании литургии добродетели Побеждающего.
В этом искусстве побеждать – три смысловых аспекта.
Первый – смертная память и личный духовный опыт. Каждый из нас рано или поздно должен будет пройти свой засметный путь путь реально, попасть на свой Страшный суд. В этом смысле литургия верных – искусство личной победы, как о том говорили все «Книги мертвых» – египетская, тибетская и т.д., которые каждого персонально наставляли о том, как пройти этот путь мытарств…
Вагнер Г.К.: — Вот это все и должно входить в понятие христианской личности в отличие от древности.
Генисаретский О.И..: Конечно. Древние «Книги мертвых» тоже наставляли – почти аналогично – весы, путь… Но куда? Кто возглавляет иерархию? К Престолу Кого мы попадаем? И чьи мы слуги в качестве воинов? В храмовой литургии высшее Имя определенно названо.
Надо бы еще сказать, что литургия верных структурно соответствует Иисусовой молитве, хотя это особая тема. Иисусова молитва – это ведь тоже прошение Господа Иисуса Христа о помиловании, о суде и милости оправдания, которая даруется побеждающему. Но исихия,  по согласию св. Отцов, безвидна. Толковательно же отношение между умным деланием и литургией можно уподобить отношению между внутренней и внешней, открыто звучащей, фонетической  речью. Как развернутая речь, согласно воззрениям психологов, сворачивается в сокращенную внутреннюю речь, так и литургия сворачивается в семь слов Иисусовой молитвы в сердце аскета. А аскет — это воин…  Как известно, сердце — это престол, ум – жертвенник. И вот слово извне слышимое в Иисусовой молитве переносится из ума в сердце, а в сердечном молчании помыслов, в молитвенном созерцании обретаемое — вновь возвращается в сознание, спсобное говорить.
Второй смысл научения побеждать – для служения лаиков – в миру. Выходя из храма, мы должны получить заряд духовной энергии, чтобы бороться с помыслами, с искушениями, со злом в мире в качестве верных свидетелей Христова Воскресения, Его победы над Адом.
Серов С.И.: — Можно ли считать, что дары благодати, описываемые в Апокалипсисе, являются характеристиками Св. Даров в литургии?
Генисаретский О.И.: — Безусловно — это все символическое описание и выражение подаваемых за литургией Св. Даров.
Третий смысл литургии, как искусства побеждать, наиболее отчетливо проявляется в чине поставления епископа, что подробно описывал Е.Л. Шифферс. Побеждающий на Престоле — это софийная иконография. Если мы посмотрим на литургии верных в тот момент, когда возглашается Премудрость, в алтарь, то мы увидим: престол, на престоле стоящую книгу, за престолом служащего архиерея – эта сцена структурно подобна тому, что изображается на иконе Премудрости Божией.
Таким образом, литургически особо выделена фигура Епископа, который так и называется: Князь Церкви. Это именно у него на кресте написано: Ника — Победитель(ница). Ну, а как дело обстоит фактически, об этом рассказал преп. Симеон Новый Богослов в своем 50-м «Слове».

Поделиться в соц. сетях

Опубликовать в Google Plus
Опубликовать в LiveJournal

Добавить комментарий