АНЦЫФЕРОВА И.С., ГЕНИСАРЕТСКИЙ О.И. ОБ ИКОНИЧЕСКОЙ МЕТА-МОДЕЛИ ДЛЯ ГЕШТАЛЬТ-ТЕРАПИИ

дата: 21.11.03
автор:анцыферова и.с., генисаретский о.и.
источник публикации: 1. виртуальные реальности в психологии и психопрактике. вып. 1. м: институт человека ран, 1995.

Авторы широко известной метамодели для NLP-терапии понимали ее как “набор лингвистических средств для сбора информации, направленных на то, чтобы восстановить связь языка человека и того опыта, который он в этом языке представляет. По существу метамодель служит интерфейсом между языком и опытом”[1]. Метамодель для NLP-терапии включает в себя именно лингвистические, языковые средства, ибо эта разновидность терапии в процессе психотерапевтической коммуникации опирается преимущественно на речевые практики клиентов (вербальную модальность).
В ходе работы над темой “психотехнические возможности пространства” нами была поставлена задача разработать иконическую метамодель для тех разновидностей психотерапии, в которых значительное место занимают пространственно-образные, иконические практики (визуальная, а отчасти и кинестетическая модальности).
Психотерапевтическая работа с метамоделями обладает следущими особенностями:
— Средства метамодели применяются ко всем участникам психотерапевтического процесса — к клиенту, терапевту-практику, супервизору, терапевту-концептуалисту и т. д. Тем самым метамодель выражает собой и обеспечивает рефлексивную и коммуникативную связанность психотерапевтического процесса.
Вот как писали об этой функции метамодели Р.Бендлер, Дж. Гриндер и В.Сатир в предисловии к “Семейной терапии”: “Для нас троих процесс написания этой книги был возможностью измениться, вырасти и интегрировать в единое целое части нашего опыта по созданию семьи и индивидуальной терапии. Мы пришли к ясному пониманию того, как искусство коммуникации, общения применяемое нами в вышеупомянутом контексте, применить к совместному написанию этой книги”[2]. Опыт психотерапевтической коммуникации авторов был рефлексивно распространен ими на процесс написания книги. Благодаря установке на метамодель, имеющую — по определению — отношение к любой коммуникации, в процессе написания книги ими были сведены вместе приемы мысли из области терапевтической практики и из области научно-литературного творчества.
— Метамодель ориентирована прежде всего на структуру и процесс коммуникации, а не на ее содержание, то есть на “как”, а не на “что”. “Содержание может бесконечно варьироваться, но форма подачи информации дает слушающему возможность реагировать таким образом, чтобы получить из коммуникации наиболее полный смысл. Слушание и реагирование в рамках метамодели дает возможность максимального понимания и научения в любой специфической коммуникации”[3]. Эта особенность работы с метамоделями также есть выражение принципиальной рефлексивности терапевтическиъх коммуникаций.
— Нельзя забывать, что по своему семиотическому статусу метамодель является метафорическим образованием и, стало быть, ее составляющие не могут быть до конца ни концептуализироваными (прозрачными для понимания), ни операционализироваными (допускающими методически однозначное применение). Работа с метамоделями всегда предполагает понимание смысла ее составляющих и навыки оперирования с ними, которые нарабатываются по ходу терапевтической практики.
Все сказанное о метамоделях относится и к разрабатываемой нами иконической метамодели.
В данной статье речь пойдет лишь о некоторых элементах иконической метамодели, характеристичных для практики гештальт-терапии.

Оператор “здесь-и-теперь”
“Здесь-и-теперь” — воистину магическая формула всех направлений экзистенциально-ориентированной гуманитарной психотерапии, имеющая множество различных и трудно сводимых вместе значений.
В техническом, то есть процедурном отношении “здесь-и-теперь” — это оператор, применяемый к любому переживаемому человеком состоянию и придающий этим состояниям качествоактуальности, “настоящести”.
Исходное состояние клиента, с которым начинает работать психотерапевт, строго говоря, терапевтически неквалифицируемо. Но тот факт, что клиент обратился к психотерапевту и пришел на терапевтический сеанс (индивидуальный или групповой) заставляет предполагать, что у него “есть проблема”, что свое состояние оценивается им как проблематичное — неблагополучное, нуждающееся в улучшении или совершенствовании.
Первичная предоценка состояния в ходе подстройки терапевта к клиенту, сбора перцептивной информации о его состоянии (например, через идентификацию ведущей репрезентативной системы) и т.д. с точки зрения гештальт-терапии также не определяет стартовую точку активного терапевтического процесса. Ей будет только первое явное применение оператора “здесь-и-теперь” к состоянию клиента, например, через исполнение упражнения на расширение сознавания типа “Сейчас я ощущаю …”. “Сейчас я чувствую, что …” и т.д. Иначе говоря, клиент сам в своем текущем опыте сознавания должен — по возможности всеми своими частями личности — как бы перебраться в наличное “здесь-и-теперь”, постараться целиком и полностью, всеми своими частями личности попасть “сюда”.
Но и это второе (или любое последующее) состояние, которое образуется после применения к первому (любому предыдущему) состоянию оператора “здесь-и-теперь”, также не является квалифицируемым извне, поскольку клиент сам должен суметь осознать и заметить, что он ощущает, чувствует, переживает в этом своем “подобранном” состоянии.
В оцень существенном, но почти никогда не оговариевамом смысле, “здесь-и-теперь” — сугубо гештальтистская операция. В пользу такого утверждения, на наш взгляд, говорит осмысленность такого созначения оппозиций “здесь-теперь/там-тогда”, “центр/перифирия” и “фигура/фон”, когда “(здесь-теперь)=центр=фигура”, с одной стороны, а “(там-тогда)=периферия=фон”, с другой.
Сосредоточенность, собранность человеческого существования в точке “здесь-и-теперь” означает его сфокусированость на некоем центре, каковым, конечно, оказывается сам пытающийся осознать себя человек. Это сознавание фигуративно и опространствовано: отделимость второго состояния “здесь-и-тепрерь” от всего того, что первоначально было “там-и-тогда”, является условием формирования “хорошего гештальта”, с четкими границами фигуры и фона. {Возможно, именно наложение гештальтиской оппозиции “фигур/граница/фон” на экологическую оппозицию “организм/среда” привело Ф.Перлса к введению столь значимого для гештальт-терапии, но трудно определимого концепта как контактная граница, которая к тому же не редко отождествляется с “полем” у К.Левина и тогда оказывается не плоской, а многомерной поверхностью}.
Для гештальтичтской метафоры важно не только то, что “фон всегда менее структурирован, чем фигура”, но также и то, что “фон имеет более выраженный субстанциональный ( теперь сказали бы“средовой” — И.А. и О.Г.), а фигура — более вещный характер”[4]. Это утверждения К.Коффки возвращают нас к телесности присутствия человека в ситуации “здесь-и-теперь”: то, что “здесь” — это тело находящегося здесь человека, а “там” осталось нечто заведомо менее телесно-вещественное.
Нужно сказать, что оператор “здесь-и-теперь” не является исключительно информационным оператором. Помимо того, что сознавание доставляет клиенту сведения о том, что же на самом деле он воспринимает, ощущает, переживает здесь и теперь, оно дает ощущение большей телесности, энергийной насыщенности, то есть в каком-то метафорическом смысле соматизирует его, обнаруживая в пространстве тела “записи” событий из прошлой жизни (например, в форме зажимов) или пустые, неаффектируемые места, где подобные записи оказались случайно стертыми.
Относительно энергийности сознавания в ситуации “здесь-и-сейчас” Дж. Энрайт замечает, что “показателем психологического здоровья является способность приведения любого энергетического процесса в полное сознавание”, а цель гештальт-терапии определяет как “необходимость соединить сознавание и энергию, сделать их конгруэнтными, так чтобы энергетический поток сопровождался соответствующим способом сознавания”[5]
Продолжая гештальтистскую метафору, нельзя не заметить, что граница между фигурой и фоном является двусторонней поверхностью. “Хорошая фигура всгда закрытая, а замыкающая ее линия как раз выполняет функцию закрывания. Таким образом, линия, разделяющая области фигуры и фона, имеет очень разное отношение к каждому из них, ибо, ограничивая фигуру, она не служит границей для фона. … Из ее различного отношения к фигуре и фону следует то, что она должна обладать двумя различными сторонами: внутренней и внешней (ориентированной “на меня” и “на другого” — И.А. и О.Г.); одна — включает, другая — исключает … одна из них вогнута, другая выпукла”[6].
И чтобы закончить разговор о данной метафоре, приведем еще одну цитату, подчеркивающую динамический характер этой метафоры: “чтобы произвести обращение фигуры нужно сделать вогнутым то, что выпукло, и выпуклым то, что вогнуто”, но все дело в том, что гораздо труднее “обратить выпуклое в вогнутое, чем вогнутое в выпуклое, поскольку все, на что мы смотрим или воздействуем, выступает вперед (“на нас” — И.А. и О.Г.), приобретает определенные черты и станосится объектом, в то время как все остальное от стступает наазад, теряя определенность и становясь фоном”[7].
Эта сторона гештальтистской метафоры объясняет не только то, почему в центре гештальт-процедуры оказывается тело, но также и то, почему зона внутри контактной границы оказывается катектически заряженной, а каждый объект в ней имеет катектическое, то есть обращенное к способности удовлетворения значение. При этом внутрення сторона контактной границы играет роль экрана, на который проецируется “катектический узор” поля и с которого считываются важная для организама витальная информацмя. Тем самым контактая граница оказывается своего рода “кожей” расширенного и усиленного органопроецией организма.
Центр и периферия
Оппозиция “центр/периферия” на первый взгляд схожа с оппозицией “фигура/фон”. Однако, как писал К.Коффка, “функциональная связь фигуры и центра сознания не абсолютна. Хотя естественно направлять внимание на фигуру, мы можем по крайней мете на время направлять внимание его и на фон, заставляя фигуру отступать. .. различение фигуры и фона нельзя отождествлять с простым различением уровней внимания”[8].
По-видимому, можно утверждать, что оппозиции “центр/периферия” и “фигура/фон” сами образуют отношение, сопоставимое с оппозицией “глубинные/поверхностные структуры”. Центр предшествует фигуре, а процесс гештальтообразования предполагает, что выбор центра, фокусировка сознания на том или ином центре уже произошла.
Одна из функций оператора “здесь-и-теперь” состоит как раз в подобной фокусировке. Собирая все переживания в одной точечной ситуации, синхронизируя и синтопируя их за счет психопрактического отождествления (=созначения) места, мгновения и тела, практикующий сознавание человек обретает в себе некий фокус, “центр тяжести”, “ось”, точку отсчета, от которой далее и будет отсчитываться его ориентационная или манипулятивная активность. В особых случаях, о которых можно будет говорить далее, после описания работы с частями личности, эта “центральная точка” может быть отождествлена с “Я” и тогда она становится одним из элеменов отношения идентификации (напомним, что согласно Ф.Перлсу, “Я” — это всего лишь рабочий символ идентификации).
Психопрактический характер созначения “здесь”, “теперь” и тела имеет довольно сложную семиотическую структуру: “Осваивая … мир, человек исходит из себя как точки отсчета, применяя разные критерии, в том числе и критерий “относительность/абсолютность”. Обозначения пространства. времени, связанных с ними категорий относительны: они зависят от того, куда помещает себя человек в определенной ситуации … Они принципиально субъективны, они могут меняться, от них и ждут изменения…
Человек вводит в классификацию мира и другой критерий — абсолютность, на которой основаны тождество микро- и макрокосма, и возможность их взаимной транспозиции. Эта абсолютность заключена в его собственном теле. Представленный своим телом человек абсолютен, равен самому себе и не смешиваем с другими”[9].
Именно потому, что только присутствие человека-тела в данном месте и в данное время делает их — место и время — точкой отсчета, пара “здесь-и-теперь” может быть названа оператором. Действие его и результат этого действия зависят не от пространственно-временных координат, а то того, чье тело и что за тело помещено в данном месте и времени, в каком состоянии находится его носитель и т.д.
Одним словом, феномен центральности теснейшим образом связан с телесностью и может считаться характернейшим пространственно-временным ее выражением.
Вместе с тем, практика сознавания человеком своих текущих состояний, обеспечивающая сосредоточенность на настоящем и лежащая в основе ответственности за переживаемое в нем, оставляет человека свободным в отношении самооценки на относительность/абсолютность результатов телесной рецепции того или иного центра, смысла фокусировки на нем.
Возможность невротических искажений сознаваемых переживаний заставляет терапевта с настороженностью относиться к отожествлению “своей центральности” клиента и его “абсолютной телестности”. Во-первых, заранее никогда не известна степень душевной зрелости клиента; во-вторых, нельзя забывать, что между телом и местом, которое оно занимает, всегда остаются зазоры, не позволяющие вполне отождествлять место и тело между собой; в-третьих, возможны и даже неизбежны ошибки самоидентифткации (определения значений координат).
Относительность телесного опыта подтверждается для гештальт-терапии и тем обстоятельством, что подлинным экраном для считывания гештальтов оказывается контактная граница. Ни внутренняя зона сознавания (то есть ни то, что в теле), ни внешняя его зона (то есть то, что вне тела), — а именно контактная граница задает своего рода “функциональный размер” личности.

Противоположности (оппозиции)
В системе упражнений, представленных в “Практикуме по гештальт-терапии” Ф.Перлса, Р.Хефферлина и П.Гудмена упражнения по работе с противоположностями следуют непосредственно за упражнениями на сознавание себя здесь и теперь[10]. И это отнюдь не случайно …
Дело в том, что выявление и фиксация противоположностей в гештальт-терапии служит сразу двум целям:
1. Противоположностями — через спсобность представливания — задается некое пространство (по аналогии с задание эвклидового пространства противоположностями “верх/низ”, “павое/левое” и “вперед/назад”).
2. С помощью противоположностей — через способность понимания — происходит осмысление того, что может быть в этом пространстве замечено и сознано.
Одна из заслуг Ф.Перлса состоит в том именно, что он сумел соединить работу с противоположностями — с рабой с гештальтами (и притом не на уровне концептуальной рефлексии терапевта, а в терапевтическом процессе самого клиента).
“Очень важно понять, что … противоположности не являются непримиримыми противоположностями, а представляют собой различия, которые могут формировать и завершать гештальт. Полностью осознавая каждую часть такой противоположности (вместо отрицания непривлекательной ее части), мы в большей степени начинаем сознавать самих себя и свои желания. Постепнно сознавая ранее недифференцированные аспекты самих себя и своих состояний. мы сможем формировать более четкие гештальты, идентифицировать наши потребности и удовлетворять их”[11].
Работа с противоположностями в гештальт-терапии очень разнообразна. Простейший ее случай — тренинг воображения на чувствительность к различиям и навык оформления их в оппозиции того или иного рода. Например, “придумайте несколько пар противоположностей, в которых каждый член не может существовать без реального или подразумеваемого существования другого”[12]. Более сложный случай — работа со стандартной парой “нападающий/защищающийся” в условиях группового процесса, моделирующий внутренний контакт различных инстанций личности.
Однако, психотерапевтическому стилю Ф.Перлса более соответствует другая техника работы с противоположностями, с помощью которой достигается представление о переживаемой ситуации прямо противоположное тому, что человек считал для себя реальным и допустимым. Например: “Рассмотрите какую-нибудь повседневную жизненную ситуацию, какие-либо объекты или действия так, как-будто они являют собой прямую противоположность тому, за что вы их обычно принимаете … Стойте между противоположностями, — точне, над ними, — в нулевой точке, с интересом к обеим сторонам оппозиции, но без предпочтения какой-бы то ни было”[13]. Или: Вообразите себя в ситуации “противоположной вашей собственной”. И так далее. Подобные инверсии, сказано у Ф.Перлса, помогают росту способности находить собственные оценки. [Заметим, что эта техника весьма близка “парадоксальной интенции” В.Франка].
И все же главная психотерапевтическая техника работы с противоположностями у Ф.Перлса — это, несомнено, работа с “творческими предсостояниями”, то есть выработка способности “пребывать в нейтральной точке континуума, в равновесии, но с осведомленностью — сознаванием и заинтересованностью в потенциальной ситуации, простирающейся в обоих направлениях” (если исходная оппозиция была бинарной)[14].
На этом примере видно, в чем вообще состоит работа с противоположностями: они задают “большое пространство”, которое может быть сначало рассмотрено, проработано, а затем свернуто в нульмерное состояние, в начало нового процесса.
Для гештальт-терапии уметь работать с противоположностями — значит уметь начинать неначатое, а это типичнейшее гештальт-терпевтическое искусство, дополнительное искусству заканчивать незавершенное.
Свои и чужие части личности
Одно из направлений работы с частями личности личности, намеченное Ф.Перлсом при анализе невротических механизмов интроекции и ретрофлексии, основано на парадоксальном различении среди частей личности — частей своих и чужих, а также недостающих и лишних.
Интроекция — это тенденция присваивать способы поведения, чувства, оценки, убежедения других людей без критики, когда они не ассимилируются, не переваривают так, чтобы сделаться собственными. “Интроекты … не стали частью личности. В результате граница между “Я” и средой перемещаются глубоко внутрь “Я”, и индивидуум настолько занят усвоение своих убеждений, что ему не удается сформулировать свою собственную личность”[15].
Опираясь на актуальную для Ф. Перлса аксиоматическую интуицию полноты, дополнительную к общетарпевтической интуиции целостности, можно сказать, что интроекты — это чужие и потому лишние части личности.
Подобное представление об интроекции парадоксально, поскольку личность обычно считается полноправным владельцем всего, что ей принадлежит (во внешнем или внутреннем мире) и, стало быть, все ее части должны заведомо быть налицо и быть своими, а среди них не должно быть ни лишних, ни недостающих.
Отмеченная нами интуиция полноты может быть более подробно раскрыта через метафору “собственного веса” личности, производную от понятия о собственном весе тела (как известно, вес тела определяется умножением его объема на удельную плотность).
Метафора плотности в отношении личности достаточно очевидна, поскольку свои-недостающие ее части — это “дыры”, то есть участки с пониженной плотностью, а чужие-лишние части — это своего рода “рубцы”, “шрамы”, то есть участки с повышенной плотностью. То же самое можно сказать в терминах “окна Джогари” и о метафоре плотности в отношении емкости личности: недостающие части объема — это “слепые пятна”, а лишние части объема — это иллюзорные места, видимости (=наводки)[16].
“Собственный вес личности” метафорически сравним с “силою Я”, производящей те или иные личностные изменения. Кроме того, исходя из аксиоматической интуиции полноты, ясно, что собственный вес личности должен мыслиться как константа, что обеспечивается варьирование сразу двух переменных: и плотности, то есть соотношения дыр и рубцов, и объема, то есть соотношения слепых пятен и видимостей.
При таком взгляде на вещи наличие интроектов в составе человеческой личности — в каких-то количествах — не только неизбежно, но даже и желательно. В каком смысле?
Во-первых, в том, что дисфункциональны не столько чужие, сколько неусвоенные чужие части. Заметим кстати, что, согласно Ф.Перлсу, усвоение — это аналог “принятия ответственности на себя”.
Во-вторых, функциональными могут быть также и такие части личности, которые типологически можно охарактеризовать как чужие-и-недостающие (трофический аналог их — яды, являющиеся в гомеопатических дозах лекарствами) или свои, но лишние части (их аналог — катектические излишества, “обжорство” как стиль психической активности).
Одним словом, с точки зрения аксиоматической интуиции полноты личность метафорически представляется как упругая пористая структура, как губка, способная впитывать в себя одни части и выпускать — другие; и содержащая в каком-то количестве, сохраняющем норму, дыры и рубцы, слепые пятна и видимости.
[1] Камерон-Бэдлер Л. С тех пор они жили счастливо. Воронеж, 1993. С.228.
[2] Бендлер Р., Гриндер Дж., Сатир В. Семейная терапия. Воронеж, 1993. С.3.
[3] Камерон-Бендлер Л., Цит. соч. С. 231.
[4] Коффка К. Восприятие: введение в гештальт-теорию // Хрестоматия по ощущению и восприятию. М., 1975. С.98-99.
[5] Энрайт Дж. Гештальт, ведущий к просветлению. М., 1989. С. 113.
[6] Коффка К. Цит. соч. С.102.
[7] Там же.
[8] Там же. С. 103.
[9] Цивьян Т.В. Лингвистические основы балканской модели.М., 1990. С.16-20.
[10] Перлз Ф. Опыты психологии самосознания (Практикум по гештальттерапии). М., 1993.
[11] Рудестам К. Групповая психотерапия. М., 1990. С. 144.
[12] Перлз Ф. Цит. соч. С.55.
[13] Там же. С. 57.
[14] Там же. С. 56.
[15] Рудестам К. Цит. соч. С.147.
[16] “Окно Джогари” — типологическая схема, значениями которой являются “арена”, “слепое пятно”, “видимость” и “понимание” (см. там же, с. 74-75).

Поделиться в соц. сетях

Опубликовать в Google Plus
Опубликовать в LiveJournal